и Акчам, а именно – «преемственности образа мышления», пережившего переход от империи к республике и в принципе объясняющего поведение как управляющих, так и управляемых в Турецкой Республике»[122].

Вторичная литература, занимающаяся политикой в отношении провинций на востоке, а также институциональной и структурной преемственностью с XIX века, должна рассматриваться вместе, поскольку, с одной стороны, многочисленные политические меры продолжались и после 1923 г., а с другой – местное население региона составляли армяне, т. е. группа, которой я в данном исследовании в основном и занимаюсь. Поэтому вопрос о преемственности должен рассматриваться во вторичной литературе в контексте отношений между центром и периферией.

Еще до недавнего времени восточные провинции не были популярной темой, когда заходила речь об отношениях между центром и периферией. В своей работе «Оттоманская империя 1700–1922» Дональд Кватарт (Donald Quataert) дает подробный обзор изменений государственного аппарата и практики на протяжении всего XIX века[123]. Этому вопросу он посвящает раздел с подзаголовком «Отношения между центром и периферией». Правда, рассматривает он под этим заголовком 40-е гг. XIX века, ограничиваясь только Дамаском и Наблусом, когда в восточных провинциях шел один из важнейших процессов. Кватарт не обращается к османскому наследию в первые два десятилетия XX века. Шериф Мардин (Şerif Mardin), социолог, плотно занимавшийся процессами модернизации Османской империи и Турецкой Республики[124], в своих исследованиях государственных структур османского периода и их функций также исследует отношения между центром и периферией. Мардин видит в первом республиканском периоде два важных поворотных пункта в отношениях центра и периферии: восстание шейха Саида в 1925 г. на востоке и «менеменские события» на западе страны[125]. По Мардину, усмирение восстания шейха Саида происходило в контексте ужасных разногласий до и во время «войны за независимость»[126], а события в Менемене рассматривались как очередное предательство периферии по отношению к центру: «Провинция, главное место периферии, вдруг стала идентифицироваться как нечто большее, нежели оплот предательства по отношению к светским целям республики»[127]. Как показывают в своей первой книге и Джихангир Гюндогду (Cihangir Gündogdu), и Вурал Генч (Vural Genc;), отсутствие действенной государственной власти в восточных провинциях в XIX и XX веках было решающим для политики касательно отношений между центром и периферией. Гюндогду и Генч полагают, что намеченные решения – особенно после периода Танзимата – нуждаются в более глубоком изучении[128]. Насколько последователен был государственный подход, отчетливо отслеживается в языке, как он использовался, во-первых, до и, во-вторых, после 1923 г.; предметно[129] это можно увидеть в Layiha[130].

Проблематизация отсутствия управления в восточных провинциях являет собой важный вклад в исследовательскую литературу; однако нужен еще один аспект дальнейшего исследования, а именно характер отношений между центром и периферией в зависимости от различных групп начиная с XIX века. Согласно Мартину ван Брейнессену (Martin van Bruinessen), можно исходить из того, что одновременно существовали тенденции, с одной стороны, к централизации, а с другой – к децентрализации[131]. Проблема, получившая во второй половине XIX века название «восточный вопрос», на самом деле была комплексным вопросом, связанным с осуществлением государственной власти. Как соглашения с вождями курдских племен в 1840-х гг., так и последовавшие за ними административные изменения – такие, как, например, Vilayet Reformu (1864, провинциальная реформа), Arazi Kanunnamesi (земельное право, 1858)[132] и новые административные структуры, – можно в самом широком смысле понимать как процесс колонизации. Ханс-Лукас Кизер называет войну с вождями курдских племен процессом внутреннего завоевания[133]. В исследовании Layiha Джихангира Гюндогду (Cihangir Gündogdu) и Вурала Генча (Vural Genç) можно найти ценные данные и аналитику по отношениям между центром и периферией региона Дерсим, заселенного алевитами, курдами и армянами. Гюндогду и Генч рассматривают провинциальную реформу и земельное право как форму политики, при которой власть султана как главы империи усиливалась бы, и одновременно ослаблялось бы влияние местных центров власти[134]. Уссама Макдиси в своей работе констатирует: «В эпоху современности, где доминирует Запад, каждая нация создает свой собственный Восток. Османская империя XIX века не исключение»[135]. Указывая на это, Гюндогду и Генч имеют в виду, что для османской правящей элиты таким «Востоком» стал Дерсим[136]. В качестве примера они приводят Layiha Микдада Митхада Бедирхана (Mikdad Mithad Bedirhan), который называет Дерсим vahşi Afrika akvami («дикие африканские племена») османского мира и предлагает меры, аналогичные тем, что принимались британской колониальной властью в Судане[137]. Затем Гюндогду и Генч приходят к заключению, что османская элита создала для Дерсима – как для Северной Африки и арабских провинций – свой собственный домодерновый дискурс[138].

Хотя в последнее десятилетие и появилось значительное количество работ по теме Османской империи и колониализма, особенно в отношении арабских провинций[139], политические меры в отношении к требованиям армян в связи с колониальными действиями власти в этот период, т. е. второй половины XIX и первых десятилетий XX века, практически вне дискуссии. Некоторые интересные данные можно найти в статье парламентария и юриста Крикора Зохраба Pnagchutfwn («Население»), в которой речь шла о демографических данных и прохождении провинциальных границ с начала 1880-х гг.[140] Зохраб предполагает, что реорганизация более мелких вилайетов и в связи с этим происходившие там демографические сдвиги, подобные тем, что произошли с греками и болгарами в Румелии, имели целью сделать армян меньшинством в восточных провинциях[141]. Так же как и касательно периода до образования провинций, Масаюки Уэно (Masayuki Ueno) опирается на официальные отчеты и данные (takrir), которые поступали из провинций и адресовались правительству патриархатом. Он исследует местные проблемы в провинциях и их воздействие на Стамбул[142]. Уэно отмечает, что, по данным Армянского национального собрания, за 1849–1869 гг. было обработано 539 takrir, в том числе жалобы, адресованные правительству и исходившие в основном из восточных провинций[143]. Большинство takrir касалось насилия в отношении армян (210), жалоб на местных представителей государства (122) и проблем со сбором налогов (76)[144]. Даже если до 1860 г. у патриархата была лишь ограниченная ответственность, газеты, согласно Уэно, начали с того, что вопросы восточных провинций стали доходить до армянского населения Стамбула[145]. Проблемы оставались темой общины; а после избрания Хримяна (Khrimyan) патриархом последний поставил вопрос об «угнетении в провинции» непосредственно перед Национальным собранием и также затрагивал его в своих выступлениях[146]. Таким образом, жалобы начались в 1840-х гг., а затем, по сообщениям газет, количество их увеличилось в 1860-х и 1870-х гг. Из этого мы можем сделать вывод,