Надо бы полюбопытствовать у Яши — что за двойное уникальноеявление природы он вырастил без женского глаза… Вообще, эта школа приизраильском Посольстве — тоже уникальное явление: детей во всех классах, еслине ошибаюсь, — всего человек сорок. У дочери в классе — семь человек. Это сплоченнаясемья, со своими напряженными отношениями, с постоянными разбирательствами,интригами, дружбами, любовями, враждами… Например, моя приятельствует с Яшинымидевочками, хотя те на два класса старше. Все вместе сплочены против внешнегомира своим израильским самосознанием («Здесь, в России, все чокнутые!»).

Кстати, в первый же день обустройства в новой квартире Евавытащила из своего рюкзака бесформенную кучу бело-голубого тряпья.

— Что это?!

— Наш флаг! — тон упрямый, угрюмо-гордый. —Знаешь откуда? С кнессета!

— Что?! Ты с ума сошла?!

— Да, да! Мне Михаль одолжила на Россию. У нее дядька —завхоз в кнессете. А это флаг старый, списанный… выцвел, конечно, и немногодырявый, но я заштопала…

— И где же мы его вывесим в Спасоналивковскомпереулке? — бессильно осведомилась я.

— Нигде. Буду им укрываться…

— Что?!

— Укрываться! — отрезала она тоном, исключающимпродолжение учтивой беседы.

Тем не менее глаза шныряют по сторонам, старшеклассники попятницам собираются в «Шеш-Беш» — забегаловке на Ордынке… Все уже совершили понескольку экспедиций на «Горбушку», понакупили дешевых дисков и кассет… Вообщепотрясены и подавлены «дистанциями огромного размера»… Я, кстати, тоже — последесяти лет отсутствия, — до известной степени, потрясена и подавлена этимидистанциями…

…Любопытно наблюдать за собой, за изменениями в отношениях сРоссией… Вчера мы говорили на эту тему с Яшей Соколом. У него — художника,человека впечатлительного, — свои счеты с родиной. Рассказал, как ввосьмидесятых годах у себя в Подольске стал свидетелем сцены, забыть которую несмог никогда.

Это было время, когда в Подольский госпиталь привозилитяжелых раненых из Афганистана… Их оперировали, ампутировали конечности, многиеребята просто оставались обрубками, — без ног, с одной рукой. Потом долгоони приходили в себя, — учились выживать, как-то справляться с бесконечнойтоской…

Однажды несколько этих ребят нашли себе девочек и пригласилив кино. Как только они выкатились в своих колясках за ворота госпиталя, —откуда ни возьмись, появился наряд милиции и стал загонять их обратно. Сначалаони удивились, шутили, говорили — вы что, братаны, мы же не в тюряге, вот, сдевушками в кино впервые выбрались, фильм хотим посмотреть…

Но те — видно, у них был приказ, — стали напирать,загоняя калек обратно в ворота. Стране нельзя было показывать уродства войны.

И тогда раненые бросились в рукопашный бой. Они дралиськостылями и палками ожесточенно, яростно… Драка была в самом разгаре, когдаприкатил вызванный взвод солдат на грузовике, те набросились на калек, покидалиих в кузов вместе с костылями, колясками, палками и куда-то повезли…

И пока он рассказывал, я вдруг поняла, — что менямучило все эти годы. Я пыталась определить и обозначить словами разницу вдушевном моем осязании двух моих стран — Израиля и России. Вся моя жизнь вИзраиле, предметы, пространство и люди, — все, что меня окружаеттам, — была и есть ослепительная сиюминутная реальность. Все, что было сомной в России, что происходит сейчас и будет когда-либо происходить — все этосон, со всеми сопутствующими сну приметами.

И между прочим, я опять стала видеть сны — а ведь впоследние годы засыпала и мгновенно просыпалась утром, готовая начать день стого места, на котором остановился для меня вечер. Опять стали сниться давноумершие люди, приносящие в сон давно забытые обстоятельства своих жизней.События дня и новые лица странно тасуются в моих нынешних снах с давноотошедшими в прошлое людьми и разговорами, словно российское, лунное полушариемоей жизни (прежде заслоненное ослепительным светом Израиля), зашевелилось,подтаяло, побежало мутными ручейками…

И еще: никогда не могла понять психологии двоеженцев. Итолько когда вернулась в Россию и стала снова с нею жить, поняла: ты любишь вданный момент ту, которая перед глазами, но думаешь о той, которой рядом нет…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Меж тем я огляделась…

Да, мой предшественник говорил чистую правду: уже явились комне несколько писателей с объемистыми рукописями, уже выросли на моем столе двебашни из папок с революционными проектами. Уже потянулись вереницей странныесубъекты с бегающими глазами и более чем странными идеями…

Я уже выдержала первую, пробную атаку Клары Тихонькой,знаменосца и идеолога общественного фонда «Узник». (Остроумный Яша каждый разпереименовывал этот фонд то в «Хроник», то в «Циник», то в «Гомик»…)

Она и выступала, как знаменосец, откидывая голову с высокимседым коком волос над открытым лбом Сованаролы — и голосом, поставленным иограненным неисчислимыми собраниями, заседаниями, комитетами, протоколами иголосованиями, — вопрошала, требовала, взывала и обличала. За ней кралсяСавва Белужный на мягких лапах. Пара была классической, из старинных площадныхкомедий. И работали парой: Клара нападала, обвиняла, вымогала, Савва —стеснительно улыбаясь, — перечислял отборные проекты общества «Узник». Я,как профессиональный музыкант, сразу оценила этот безупречный дуэт.

Ключевым словом в их торгах было слово «катастрофа», причемв самых разных регистрах.

— Если мы не соберем нужной суммы на проведение этогосеминара, это станет настоящей катастрофой для будущего российскихшкольников! — торжественно провозглашала Тихонькая.

— Катастрофу, и еще раз Катастрофу, и тысячу раз —Катастрофу должны мы поставить во главу угла на уроках истории, —проникновенно вел Савва свою партию…

— Вчера весь день занималась Катастрофой… Все на мне,все на мне… Вы не представляете, как я устала!

Уже и несравненная Эсфирь Диамант прислала нескольковидеокассет со своими концертами. Эта работала грубо, как водопроводчик.

— Люблю-у-у! — говорила она стонущимголосом. — Все ваши книги люблю, и все! Нет сил, плачу, рыдаю, и все!Подарите мне книжку, умоляю! Любой из ваших романов! Мне тут давали читать наночь — я хохотала, как дикая! Нет сил, — хохочу, и все! Подарите,солнце, — как раз на концерте, вот, что мы с вашей помощью проведем в зале«Россия» за плевые тыщ двадцать баксов… Я посвящу вам песню! Прямо со сцены. Вызнаете мою песню «Скажи мне душевное слово?» Нет?!! О, я подарю вам диск,будете слушать и обливаться слезами!!

Фира Ватник, сама себе менеджер своей раззудись-карьеры,давая интервью, никогда не забывала упомянуть, что в семидесятых годах бороласьза выезд, сидела «в отказе», пострадала за отпусти народ мой. Странно, что ниодин интервьюер сейчас не догадывался задать столь естественный вопрос: — ивот, ныне, когда каждый, кто стремился уехать, может осуществить своюмечту?! — недогадливый народ интервьюеры, или слишком деликатный…