Не стану более тратить слов и времени, мойдорогой Гарольд, от души надеюсь встретиться с тобой в России как можно скорей.Уроки этого языка, которые я тебе некогда давал, теперь весьма пригодятся, тыосвежи их в памяти: русские мигом делаются расположены ко всякому иностранцу,который затруднил себя знанием их дикарского наречия. Однако, молю, оставь своипредрассудки относительно этой страны, почерпнутые из записок Олеария и Горсея:все изменилось здесь со времен Joann Terrible, и его oprichniks уже не бегаютпо улицам, как прежде, норовя срубить голову всякому встречному. Не меняетсятолько русский человек: он по-прежнему и очень хитер, и весьма наивенодновременно, и ежели уметь этими его свойствами управлять, можно продвинутьсявесьма далеко и добиться больших успехов, что, как я надеюсь, нас с тобой ждет.

Итак, до встречи, Гарольд! Передавай от меняпоклон твоему отцу и моему брату, остаюсь твой заботливый и любящий дядюшкаУильям Гембори».

– Хм! – воскликнул Никита Афанасьевич,выслушав все это. – Одни сплошные загадки! Кто таков, например, сей JoannTerrible?

– Да это же государь Иван Грозный, – сулыбкой пояснил Афоня. – Удивительно, что вы не поняли, услышав словоoprichniks, – ведь это опричники Ивана Васильевича имеются в виду! А воткто такой Уильям Гембори, это и впрямь загадка...

– Да именно в этом никакой загадки для менянет, – снисходительно усмехнулся Никита Афанасьевич. – Это английскийпосланник, проживающий в Санкт-Петербурге, хитрющая лиса!

– Английский посланник?! – побледнелАфоня. – Господи помилуй!

– А чего вы так испугались?

– Но как же... убить племянникадипломатического лица... это же международный скандал!

– Успокойтесь, Афоня, мистер Гарольдживехонек, – успокоил Никита Афанасьевич. – Когда я шарил под егокурткой, обнаружил, что сердце бьется вполне ровно, он скоро очухается. Дажестранно, что при своем дюжем сложении он оказался столь слабосилен. Хотя, сдругой стороны, вдарил я его в челюсть полновесно... Однако что же этополучается? Вы правы, Афоня, вы правы... международный скандал непременноразразится. Получается, что я напал на иностранца, родственника иностранногодипломатического чина, да еще, судя по всему, когда он находился при исполнениисвоих дипломатических обязанностей. Да, дело плохо!

Сказав сие, Никита Афанасьевич просиял. ИАфоня уставился на него изумленно:

– Дело плохо, говорите? Чему же вы так рады?

– Да разве я рад? – Никита Афанасьевичизо всех сил нахмурился. – Я очень огорчен. Ведь, коли дело сие станетобщеизвестно, английский посланник сэр Гембори сделает афронт ее императорскомувеличеству. Она разгневается и пожелает немедленно видеть дерзеца и виновникапроисшествия. Меня доставят ко двору, и тогда, может быть...

– Размечтались! – грубо перебил Афоня,ревниво сверкая глазищами. – Думаете, императрица лишь только узрит вас,так снова вами прельстится? Да ну, больно вы ей понадобились! Со времени вашейотставки таких, как вы, у нее небось перебыло несчетно! Да и что вы закрасавец, подумаешь! Таким красавцам в базарный день цена – пятачок за пучок.Глаза б мои на вас не глядели! Да и ей больно-то нужно будет вас видеть? Скорейвсего, сразу же, не тратя времени императрицына, повлекут вас в узилище, вкандалы закуют... Нет, тут нужно похитрей все обставить. Вы не правы, дорогойдядюшка: это именно мой удар в нос, а не ваш – в подбородок поверг сегохлипкого инглиша во прах. Моя вина – мне и ответ держать! А поскольку япринадлежу к числу подданных английского короля, меня по русскому закону никакне взять!

– Зато взять по закону английскому, –сухо ответил Никита Афанасьевич, явно недовольный таким заступничеством. –Тауэр вряд ли приятней для проживания, чем Петропавловская крепость. Поэтомуумолкните, Афоня. За кого вы меня принимаете? Чтобы я позволил отвечать за своипроступки какому-то ребенку?!

– Я не ребенок! – яростно выкрикнулАфоня. – Я не ребенок, коли я вас...

– Вот и видно, что вы не ребенок, а сущеедитя, – торопливо перебил Никита Афанасьевич, явно испугавшись, что засочетанием «я вас» последует некое опасное слово на букву «л». – Милое,доброе, но такое глупое еще дитя...

– И такое очаровательное! – прозвучалвслед чей-то хриплый голос, и Никита Афанасьевич с Афонею, испуганнопереглянувшись, не тотчас сообразили, что это заговорил побитый ими англичанин.

Итак, он очнулся и заговорил, вдобавокпо-русски! Пусть нелепо произнося, даже коверкая слова, но все же вполнеразборчиво! И не только заговорил, но оказался даже настолько живуч, чтоухитрился завладеть Афониной рукой и потянул ее к своим разбитым губам. Неудивительно, что Афоня руку отдернул – причем не без брезгливости, что весьмаогорчило побитого.

– Клянусь, я не встречал никого красивеевас! – пробормотал он, точно в бреду. – С той минуты, как я васувидал, я вас полюбил. И видеть, как сей русский мужик вас избивает, было дляменя невыносимо! Именно поэтому я бросился на вашу защиту...

– Этот русский мужик – мой роднойдядюшка, – холодно оборвал Афоня. – И никто меня не избивал, междунами происходила всего лишь дружеская потасовка. Урок боксинга, не более того!

– Ах, – пылко воскликнулангличанин, – зачем столь прелестному созданию боксинг?! Вам не к лицудаже малейшие проявления грубости. Вам нужно являть собой нежность иочаровательность, вас должны на руках носить, ручки вам целовать, лобызатьземлю, по которой ступают ваши милые ножки...

Афоня от таких излияний вовсе остолбенел,очень не поэтически разинув рот, а Никита Афанасьевич слушал-слушал, да и началвдруг хохотать.

Гарольд Гембори с явным усилием поднялся сземли и принял позу оскорбленного достоинства.

– Что же тут смешного, сэр? – вопросилон, выпячивая подбородок, отчего сия часть его лица сделалась вовсеустрашающей.

– Боже упаси, сэр, я совершенно не хотел васобидеть, – спохватился Никита Афанасьевич. – И вовсе не над вами ясмеялся, а над Афонею. Сколько раз я убеждал ее, что она со временем станетпрехорошенькой девицею, знать не будет отбою от самых галантных кавалеров исделает весьма удачную партию, однако племянница моя верить мне не хотела,полагала себя сущей уродиной, а потому щеголяла с утра до ночи в мужскомодеянии и воинствующе чуждалась всякой женственности. Меня порой преследоваламысль, что я нахожусь в компании Розалинды, Виолы, Порции и всех прочихнесчастных травести, во множестве порожденных как шекспировым пером, так иперьями прочих господ сочинителей. И вот вы сейчас блестяще подтвердили мою правоту,угадав девушку в мальчишке и разглядев в бутоне распускающуюся розу.