– Быль молодцу и императрице не в укор! –хохотала Елизавета. – Пускай злословят.

Однако злословье сие спокойно сносилось еюлишь до поры, до времени. Не дай бог появиться чему-то подобному в газетах!Немедленно русские посланники подносили ноту министрам тех стран, печатькоторых осмеливалась обронить хотя бы одно нелицеприятное слово в адрес русскойимператрицы! Елизавета, читать не слишком лихо умевшая и не любившая (ну, еслине считать любовных историй), с превеликим ужасом относилась к пасквилям политическим.Печатное слово было для нее неким опасным факелом, который способен разжечьнешуточный огонь. Доброго имени девице не воротить, ежели попадется на языкдеревенским сплетницам. Государыню перестанут уважать, если другие государиначнут не ее ночное белье перемывать, а судачить о ее политических оплошностях.Это – позор, это – ужас! Не дай бог! Храни господь! Хотя вроде бы наполитической арене ведет она себя осмотрительно, дай бог здоровья Бестужеву иВоронцову. Однако, кажется, Михаил Илларионович рвался на прием? ЕлизаветаПетровна и позабыла о нем! Надобно, пожалуй, принять!

В эту самую минуту отворилась дверь, и напороге вырос Ванечка Шувалов, друг любезный.

– Матушка, свет мой, – сказал с нежнойукоризною. – Окажи милосердие, прими Михайлу Илларионовича! Он уж штаныпротер, по диванчикам в приемной елозючи, твоего приглашения ждучи! С ним идевка французская по имени Лия де Бомон, якобы прямиком из Версаля...

Голос Ивана Ивановича мечтательно дрогнул,однако Елизавета слишком хорошо знала своего любовника и прекрасно понимала,что ревновать нечего: милый друг вострепетал вовсе не из-за прелестейнеизвестной француженки, а просто потому, что она прибыла из обожаемой имстраны – Франции.

Это обожание русская императрица вполне с нимразделяла.

Нет, все-таки Франция – великая страна! Весьмир ей невероятно обязан!

«Без французов, – размышлялаЕлизавета, – не знали бы мы, что такое танцование, как войти, поклониться,напрыскаться духами, взять шляпу и одною ею разные изъявлять страсти, ипоказывать состояние души и сердца нашего... Что ж бы мы сошедшим в женскоесобрание говорить стали? Разве о курах да цыплятах разговаривали бы?.. Безфранцузов разве могли бы мы называться людьми?»

А потому она наконец-то склонила голову коголенному пухленькому плечику и сказала:

– Ох, как вы все мне надоели! Ну, так и быть.Проси в кабинет эту, как ее там...

– Ее зовут Лия де Бомон, – подсказалпросиявший Иванушка и ринулся в приемную.

Стоило ему сделать приглашающий знак, какпосланница Людовика с удовольствием оторвала усталое седалище от роскошногокресла и последовала за пригожим фаворитом и графом Воронцовым в кабинетимператрицы. А впрочем, ее загодя предупредил вице-канцлер, что ждать придетсядолго, даже очень долго, ибо большей копуши в решении государственных дел, чемЕлизавета, было просто невозможно себе вообразить.

– Вы не поверите, сколько хлопот доставляетмне нерешительность и медлительность ее величества! – чуть слышно, дабыизбежать недобрых ушей, лепетал Воронцов. – Хотя бы я думал, чтокакое-нибудь дело окончательно слажено вечером, я все же не смею этоутверждать, зная по опыту, что на следующий же день все может измениться.Императрица хочет быть в курсе всех дел, она настаивает, чтобы ничего –слышите, ни-че-го! – не решалось помимо ее, однако как найти время дляуправления государством?! Времени такого решительно нет. Балы, охота, нужноодеваться, нужно идти в церковь, опять одеваться, и опять, нужно успеть туда исюда... Помнится мне, шведский резидент [9]интересовался судьбой документа, который касался личной безопасностигосударыни. Она обещала подписать его и собственноручно отправить в Швецию.«Вам уже ответили из Стокгольма?» – спросили мы с ним спустя немалое время.«Боже! Я забыла подписать бумагу!» – всплеснула она руками. Если мы пытаемсяоткрыть ей глаза на беспорядок, царящий вследствие ее беспечности во всехотраслях управления, она вздыхает: «Боже, как меня обманывают!» – ивозвращается в прежнее состояние.

Лия де Бомон сосредоточенно кивала. Она тожекое-что слышала о нелюбви, вернее, ненависти Елизаветы вплотную заниматьсяделами. По Европе ходил анекдот про осу, севшую на перо императрицы в туминуту, когда она подписывала первые буквы своего имени под трактатом 1746года, заключаемым с Австрией. Оса отсрочила подписание трактата на шестьнедель. Может статься, посланнице французского короля придется провести вприемной тоже шесть недель?

Повезло: дело обошлось всего лишь несколькимичасами ожидания, и вот уже Лия де Бомон делала реверанс перед русскойгосударыней, а граф Михаил Илларионович, запинаясь от волнения, рекомендовал:

– Ваше величество, позвольте представитьвам... – Воронцов произнес настоящее имя Лии де Бомон, и посланницафранцузского короля вполне взяла реванш за долгие часы ожидания – темизумлением, кое отразилось в широко распахнутых голубых глазах ЕлизаветыПетровны.

– Ну, как вы устроились, господинБекетов? – спросил Уильям Гембори, благодушно рассматривая сидевшего передним человека. – Нравятся ли вам, Никита Афанасьевич, ваши апартаменты?

– Да апартаменты как апартаменты, что я,апартаментов не видел? – буркнул Никита Афанасьевич, неприязненно глядя наГембори.

Собственно, лицо английского посланника самопо себе неприязни вызвать не могло: Гембори был статным мужчиною с правильными,хотя и несколько отяжелевшими от времени чертами, с великолепным цветом лица,изобличавшим страсть к променадам всякого рода, а о его пристрастии к легкойздоровой пище ходили среди русских, больших любителей сытно, даже чрезмерносытно поесть, издевательские анекдоты, – да и парик на голове сэра Уильямабыл роскошнейшего золотисто-каштанового цвета, очень подходящий к его каримглазам, и камзол он носил элегантнейший: не мешковатый и сшитый грубо, чемчасто грешат англичане, а отлично сидящий, и скромный, и великолепный враз, приятногогорохового цвета, – и жабо просто-таки сверкало белизной... однако Бекетовпо причинам вполне понятным ничего этого не замечал, а воспринимал Гембори какврага. Ну, элегантного врага, велика ли разница?

– Верю, что видели вы всякое! – кивнулангличанин со сладчайшей улыбкою. – Некогда ведь и в самых пышных покояхсего государства имели возможность бывать, живали там... Но transit gloriamundi, мирская слава проходит, с этим никак не поспоришь. Надо полагать,деревенское ваше житье вам изрядно обрыдло, как любят выражаться русские?