– Конечно, есть! – ответила она, упираясь руками в узкие бедра. – Но профессор Мут сам мог впустить своего убийцу!

Полик посмотрел на секретаршу с несколько недоверчивым выражением.

– Все же нам нужно с вами побеседовать. К шести мы закончим. – Секретарша вздохнула, и Полик добавил: – Вы можете работать у себя в кабинете наверху?

– Да, наверное.

Верлак подумал, что либо мадемуазель З. собиралась рано уйти, либо ее беспокоит перспектива допроса.

Он вышел из зала и направился через коридор в аудиторию напротив – тесное помещение для занятий маленьких групп. Стол здесь был металлический, шестидесятых годов. Через несколько лет он станет считаться старинным и будет продан антикварам в Шестом округе Парижа.

Полик вошел и сел напротив Верлака.

– Они правда друг друга терпеть не могут? – спросил он.

– Я о том же подумал, хотя выступали сейчас только трое.

В дверях показалась белокурая голова Казаль:

– Первый допрашиваемый идет, если вы готовы.

Верлак кивнул.

В дверях показалась женщина лет под семьдесят, в старомодных очках с металлической оправой. Она посмотрела на Полика, затем на Верлака.

– Здравствуйте, господин судья, – сказала она. – Поскольку мы встречаемся по официальному поводу, я не буду говорить о вашей привычке разбивать сердце моей дочери.

Антуан Верлак поверх очков для чтения взглянул на мадам Флоранс Бонне. Она улыбнулась.

– Кажется, я подозреваемая. В силу того простого факта, что у меня, преподавателя теологии, есть ключ от этого здания. Кроме того, я Жоржа Мута ненавидела, но до сей минуты никто об этом не знал.

Присядьте, прошу вас, – сказал Верлак, указывая рукой на стул, но не отвечая на деланую улыбку мадам Бонне. – Это комиссар Бруно Полик.

Флоранс Бонне села на предложенный стул, поправила очки, глянув на Полика, будто чтобы лучше его видеть. Улыбнулась.

– Мы, факультет теологии, – команда пестрая, не правда ли?

Верлак скрыл улыбку, но мадам Бонне стала ему нравиться чуть больше.

– У нас действительно сложилось впечатление, что многие теологи не очень друг с другом ладят, – ответил он. – По крайней мере, из тех, что сейчас высказывались.

Мадам Бонне, не подтверждая намека судьи, продолжила свою речь:

– Это вина Жоржа Мута. – Судья и комиссар заинтересованно подались вперед. – Со своими преподавателями он играл как кошка с мышью. Меня он не трогал – думаю, слегка побаивался. – На этой фразе она широко улыбнулась. – И Леонетти, и Родье испытали сильный стресс, – добавила она. – Жорж собирался уйти в отставку в конце учебного года, и Анни с Бернаром были готовы занять его пост. Но Жорж постоянно стравливал между собой преподавателей – например, пообещает профессорскую должность одному, а потом отдаст другому. Он даже с аспирантами так поступал, тряся у них перед носом стипендией Дюма, давая смутные намеки насчет того, кому она достанется.

– Стипендия Дюма настолько престижна? – спросил Полик.

Он не добавил вслух: «Настолько престижна, что ради нее стоит убить?»

Мадам Бонне приподняла брови, посмотрела сперва на Полика, потом на Верлака.

– Вы слышали о Большой римской премии?

Верлак кивнул, но ответил Полик:

– Та, которую дают художникам и архитекторам на обучение в Риме?

– Да. Стипендия Дюма почти столь же престижна. Денежная премия в пятьдесят тысяч евро, дающая возможность учиться, квартира в Эксе – прямо под апартаментами дуайена, оплата дорожных расходов, если тема исследования уводит в Иерусалим или в Дублин, и пункт в резюме, неоценимый никакими деньгами.

– Почти наверняка обеспечивающий хорошую работу в будущем, – добавил Верлак.

– Почти наверняка.

– И с каких пор существует эта стипендия? – поинтересовался Верлак.

– С тысяча девятьсот двадцать восьмого года, когда отец Жюль Дюма оставил нам все свое состояние.

– Объясните, как французский университет смог сохранить работающий факультет теологии после тысяча девятьсот пятого года?

Мадам Бонне пристально посмотрела на судью и дважды подумала перед ответом. Не потому, что она его не знала, а потому, что не услышала слова «пожалуйста».

– В тысяча девятьсот пятом году, как вам известно, было провозглашено отделение церкви от государства. По всей Франции закрывались теологические факультеты – кроме Эльзаса, потому что тогда это была Германия, и вот этого маленького факультета в Эксе – благодаря действиям умелого доктора Ролана Дюма, дяди Жюля. Желающие изучать теологию должны были это делать на историческом, а то и на юридическом факультете. К счастью, семья Дюма была неимоверно богата, а деньги и в тысяча девятьсот пятом году имели вес. Не помешало и то, что один дядя являлся кардиналом, а другой политиком. Факультету предоставили автономию при условии, что он докажет государству свою полную самофинансируемость. У семьи было достаточно денег и удачных инвестиций, чтобы это оказалось возможным. Факультет предоставлял стипендию с двадцать восьмого года с перерывом на оккупацию юга Франции с сорок второго по сорок пятый.

– И сколько это еще будет продолжаться? – спросил Верлак.

Флоранс Бонне пожала плечами.

– На все Божья воля… еще много лет, наверное…

Верлак перебил:

– То есть денег остается еще прилично?

– Достаточно, – ответила мадам Бонне и прокашлялась.

– Вы – казначей комиссии Дюма, – поднажал Полик, глядя в свои заметки.

– Да. У нас в конце недели будет совещание.

Верлак понимал, что Флоранс Бонне что-то скрывает, но хотел вернуть разговор к убитому Жоржу Муту.

– Вы сказали, что ненавидели дуайена, – напомнил он.

– Ну… «ненавидела» – пожалуй, слишком сильное слово. Он не справлялся со своей работой и, мне кажется, знал это. Поэтому не гнушался манипуляциями и лживыми обещаниями, и вот это я в нем не любила. Как ученого я его тоже высоко не ставила… он публиковался редко, был специалистом по Клюни, но когда туда ездил, мне кажется, его больше интересовала не работа, а бургундское вино. Но ненавидеть – нет, пожалуй, не ненавидела.

– У него должно быть много врагов, раз он так обращался с людьми, – заметил Верлак. – Но настолько ли он был невыносим, чтобы его за это убили?

При слове «убили» мадам Бонне напряглась. Разгладились морщины на идеально загорелом лице: родители Марин любили ходьбу и обожали солнце – в отличие от своей дочери.

– В припадке ярости? – предположила она. – Вы же полицейские, вы должны знать, способны ли люди на такое.