– И амазонка, конечно, – сказал Борис, старательнопереводя разговор на самый шутливый тон. Что-то он явно почувствовал, но покане относился к этому серьезно…

– Ах да, я и запамятовала, – сказала Ольга с тойже ироничной улыбкой. – И амазонка, конечно… Милый, это прекрасно, спорунет, это красиво, романтично. Наш роман протекал пылко, бурно, мне не в чемтебя упрекнуть… И все же позволь тебя спросить: что дальше?

– То есть?

Ольга терпеливо произнесла, предельно внятно выговариваяслова:

– Я имею в виду будущее. Наше с тобой. Должно же у насбыть какое-то будущее, не правда ли? Это прекрасно, все, что здесьпроисходит. – Она небрежным жестом обвела комнату рукой. –Действительность оказалась даже приятнее смутных девичьих фантазий. Но, Борис…Рано или поздно настает время, когда начинаешь задумываться над будущим. Такиеуж мы, женщины, приземленные и практичные существа… Меня вдруг охватилонеодолимое желание узнать, каким ты видишь наше будущее.

– Тебя что-то не устраивает?

– Угадали, милый поручик…

– Что?

– Я же говорю, полная непроясненность будущего. Мы ужес дюжину раз были здесь, и это, повторяю, прекрасно… Ну а дальше? Я этой темыдо сих пор не затрагивала, но сейчас, уж не посетуй, настал такой момент…Хочется полной ясности. Если ты намерен просить моей руки, я, признаюсь посекрету, готова…

Она ощутила тягостный и горький сердечный укол – видя, какизменилось, даже исказилось его лицо, как на нем мелькнули самые разнообразныеи, как на подбор, неприятные для нее чувства: досада, недовольство,раздражение, пожалуй, даже легкая злость. Услышанное, убито констатировала просебя Ольга, ему пришлось крайне не по вкусу…

– Ты знаешь, я совершенно не думал…

– А не пора ли подумать? – спросила Ольга тоном,исключавшим всякие шутки. – Прости за откровенность, но я все же недеревенская девка, которую уманивают на сеновал, а потом дарят дешевыйперстенек и с прибауточкой отправляют восвояси. Наши отношения, согласись,приняли достаточно серьезный оборот. Такой, что впору думать о будущем…

Судя по лицу Бориса, все те чувства, что она подметилапрежде, лишь углубились. У него был вид не застигнутого врасплох неожиданнымоборотом разговора, а человека, услышавшего нечто совершенно для себя неприемлемое…

– Оленька, – наконец промямлил он с жалкойулыбкой. – Не все так просто…

– То есть? Ты меня не любишь? Только, пожалуйста,ответь по существу, без всяких нимф и дриад. Не водятся в нашей глуши дриады,да и нимфы, подозреваю, тоже…

– Я люблю тебя.

– Тогда?

– Это все очень непросто… – он старательно избегалОльгиного взгляда.

– Так непросто, что я не пойму? Попробуй изложить какможно доступнее для глупой деревенской девчонки.

– Ну, видишь ли…

– Это, по-моему, не доступные объяснения, –сказала Ольга. – Это называется – увертки…

– Оленька…

– Ну увертки же…

– Боже мой, – сказал он убитым тоном. – Былотак хорошо… Тебе непременно нужно все опошлить? Что ты ухмыляешься?

– А как тут не ухмыляться? – воскликнулаОльга. – Если я наконец-то вживую переживаю сцену из французского романа.«Ссорящиеся любовники»…

– Что ты хочешь?

– Ясности, милый, одной ясности… Я уже не спрашиваю,намерен ли ты просить у князя моей руки: по твоему лицу вижу, что мысль этатебе категорически поперек души, как выражается наш Данила по другому поводу…Но почему? Ты дворянин, офицер, неужели не можешь быть предельно честным сдевушкой, которой внезапно потребовалась полная ясность?

Он резко обернулся к ней и вскрикнул незнакомым голосом:

– Но ты же не можешь упрекать меня в том, будто ячто-то обещал! Я ничего не обещал, вспомни хорошенько, никогда, ни единымсловечком. Или ты решила, будто что-то подразумевалось?

– Интересные реплики, интересный тон, интересноевыражение лица, – нараспев сказала Ольга, притворяясь веселой, хотя надуше скребли кошки. – Сочетание всего этого, вместе взятого, о многомсвидетельствует прямо, какие там загадки… Ясно теперь, что предложения руки исердца мне от тебя не дождаться. Но могу я узнать причины? Я за собой не знаюничего такого, что дало бы тебе повод со мной порвать… Тогда?

Борис был хмур.

– Ты не понимаешь, – сказал он, глядя всторону. – Родители никогда не согласятся… Прости за откровенность, ноположение в обществе у тебя самое неопределенное. Воспитанница в богатом доме,девушка неизвестного происхождения… Одно ясно, что не крепостная, но этогомало.

– Для тебя или для папеньки с маменькой?

– Я от них, знаешь ли, завишу всецело, – отрезалБорис. – Не хотелось признаваться, но… Они фактически разорены, имениеперезаложено. Мне… У меня… Короче говоря, я давно уже подозреваю, что они мнеподыскали в Санкт-Петербурге подходящую невесту. Разговора ни разу не заходило,но, судя по некоторым обмолвкам…

– С великолепным приданым, надо полагать?

– Надо полагать, – грустно кивнул он. – Оленька,душа моя, ты должна понять… Если я пойду наперекор – это совершеннейший крах.Все рухнет. Все. У меня не будет достаточно средств, чтобы служить вСанкт-Петербурге, придется уйти в какой-нибудь глухой полк, в жуткую дыру… Всяжизнь будет кончена. Останется только пуля в лоб. Есть обстоятельства, которыесильнее нас…

– Иными словами, роман аббата Равешоля «Эмили, илиудары рока», том второй, страница сто тринадцатая, – сказала Ольга,обнаружив вдруг, что испытываемые ею чувства все же далеки от чернойпечали. – А может, какой-то другой французский роман. Где-то я эти репликиуже читала.

– Это не роман, это жизнь! – почти крикнулпоручик. – По крайней мере я тебе ничего не обещал…

– А моей предшественнице?

– Ты о чем?

Ольга разжала кулачок, и с ее ладони свесилась синяя лентаиз дешевенького атласа.

– Ленточка сия забилась меж постелью и изголовьем,хозяйка, надо думать, о ней забыла, так и не хватилась. Атлас дешевенький,такие коробейники носят по деревням для крестьянских девок. Ты даже простынипосле нее не распорядился сменить. Впрочем, судя по отсутствию запахов, мояпредшественница довольно чистоплотна – ну разумеется, блестящий столичный гусарне имел бы дел с распустехой…

– Послушай…

– Это не сцена ревности, не бойся, – сказалаОльга. – Смешно было бы таковую устраивать в моем положении. Так чтоможешь обойтись без объяснений…

Она поднялась с постели и принялась одеваться, повернувшисьспиной к человеку, внезапно ставшему совершенно чужим. На душе по-прежнемускребли кошки, но все обстояло легче, чем ей представлялось, гораздо легче…