— На допросе Линч показал, что он использовал тело Джессики несколько лет, но устал ездить по дороге в гору, к тому же беспокоился, что кто-нибудь его увидит. Поэтому он начал экспериментировать на животных, а закончил с телом, обнаруженным в грузовике, когда мы взяли его. — Она повернулась к Манрикесу. — Не могли бы вы прислать мне оба результата вскрытия, по Джессике и второму телу из машины?

— Конечно. Они у меня в компьютере.

Манрикес прошел в дальний конец прозекторской, где дожидалось на носилках второе тело, накрытое зеленой простыней.

Коулмен и Макс наблюдали за тем, как он снимал ткань. Я увидела темную кожу, которую там и здесь пятнали пожелтевшие клочки бумаги и частички мусора, прилипшие к телу до того, как оно полностью высохло. Я не стала подходить, предоставив коллегам разглядывать тело. Манрикес с энтузиазмом размахивал руками, словно вознамерился левитировать труп.

— Этот экземпляр абсолютно невредим, как и труп Джессики Робертсон, — сказал он.

— Невредим? — переспросил Макс. — Да когда их доставали из машины, головы отлетели, а это тело — вообще все из отдельных частей.

— Я о повреждениях твердых тканей, — ответил Манрикес.

— Эй, я пошла… — со своего места рядом с телом Джессики обратилась я к ним, но никто меня не услышал.

Я отвезла Зака к «Шератону» на углу Кэмпбелл и Спидвей, помогла разместиться в номере 174, заказала в номер стейк «Сэлсберри» с пюре и заняла разговорами, пока не принесли еду. Я сидела на стуле у стола, а он — на краешке ближайшей ко мне кровати. Хотела незаметно подбросить ему таблеточку валиума, который держу в своей сумке, но передумала: увидела, как он заинтересовался алкогольными напитками в меню обслуживания номера. Зак, похоже, не горел желанием рассказывать о своей работе в лаборатории судмедэкспертизы и заверил меня, что ничего с ним не случится. Просто хочет побыть один. Я ему не поверила, но что оставалось? Он взрослый человек.

— И все же не стоило тебе ходить туда, — вновь повторила я, желая одновременно и потянуть время, и уйти, как последний друг на поминках.

— Нет, я должен был. Это как… дойти до самого дна.

Ему не было нужды пояснять насчет дна. Я поняла и знала, что не могла последовать туда за ним.

— Я сама позабочусь о приготовлениях для тела Джессики. Ты будешь забирать ее в Мичиган?

— Нет, Мичиган никогда не был ее домом. Наверное, она привыкла к этим местам. Пусть остается.

Я могла бы упомянуть, что мой муж — бывший священник и может помочь в поминальной службе, но ни Зак, ни я уже давно не верили в Бога.

— Когда планируешь лететь?

— Обратный билет пока не брал. — В костлявых плечах Зака сохранялась та же сутулость, что я заметила при встрече в аэропорту. Однако в глазах почудилось подобие тревожного блеска. — Бриджид, просто оставь сейчас меня одного, хорошо?

— Но ты же не сделаешь какой-нибудь глупости?

— Ты о самоубийстве? Самое опасное в этом номере — нож для масла, что принесли с заказанной едой. — Он почти улыбнулся. — Мы вместе пуд соли съели, верно? Ты знаешь меня лучше всех на этом свете.

Верно. Я знала Зака достаточно долго, чтобы не пытаться говорить банальности вроде «Господь никогда не шлет испытаний, которые будут нам не по плечу». Вместо этого я сказала почти такую же глупость:

— Поспишь?

— Нет. — Захария улыбнулся абсурдности вопроса. Оттолкнулся от кровати, встал и пошел к окну. Мужчина отдернул штору, посмотрел на парковку и, не поворачиваясь, заговорил: — Бриджид?

— Да, Зак.

— Линч выпросил сделку?

Это было единственным, о чем я ему не сообщила, и мне следовало знать, что он заметит упущение. Я не ответила.

— Его я тоже хочу видеть, — бросил он.

— Нет, Зак. — На этот раз тон мой был безапелляционен. — Я обещаю позвонить тебе, когда мы получим дату вынесения приговора, ты сможешь зачитать свое заявление в суде.

Зак мог ответить, что будет держаться стойко. Но, когда отвернулся от окна, смотрел на меня так, будто в этот момент увидел перед собой свою дочь.

— Столько лет утекло, а ты отлично выглядишь. Грусть по-прежнему живет в твоей душе, но влюбленность осветила тебя. И климат пустыни к тебе милостив.

— Может, и так, зато стоимость увлажняющего крема меня просто убивает, — отшутилась я. Частенько шучу, когда испытываю неловкость.

— Тебе, наверное, пора, — заметил он.

— Вообще-то, нет. — Я подошла к столу, на котором оставили поднос. — Давай налью тебе кофе. Ты пьешь черный с заменителем сахара?

Зак покачал головой, не в силах скрыть легкого раздражения моей заботливостью.

— Раз уж ты не уходишь, я тебе кое-что покажу.

Он заковылял — бог ты мой, заковылял, а ведь ему только пятьдесят три! — назад к кровати, на которую бросил свою черную сумку. Дернув молнию бокового кармана, вытащил фотографию Джессики и протянул мне.

Девушка была запечатлена рядом с пестрой штукой неясной формы, занимавшей две трети снимка, оставляя треть ее фигурке с краю.

— Это последний ее снимок, сделанный на фестивале воздушных шаров в Альбукерке. Не лучшая, конечно, фотография, но самая ее последняя.

Я внимательно рассматривала портрет шестнадцать на двадцать сантиметров, аккуратно ламинированный, не забирая из его рук, не зная, что сказать. Говорят, женщины всегда находят нужные слова в такие моменты, но я к подобному типу особ, наверное, не принадлежу. Спустя несколько секунд он, кажется, осознал, что больше ничего не будет сделано или сказано, и прислонил ее к лампе у изголовья кровати.

Показалось, что это все, но Зак залез в тот же карман и вытащил десяток открыток. На этот раз я все поняла еще до того, как он начал говорить. С момента исчезновения Джессики Зак все эти месяцы и годы периодически получал открытки. Четыре из них я помнила очень хорошо: фотография улыбающегося аллигатора из Флориды, одинокий трубач в Новом Орлеане, «Привет» из Карлсбадских пещер и макроснимок скорпиона. И каждая из них хранила одно и то же послание: «Замечательно провожу время с моим новым другом. Жаль, тебя нет рядом. С любовью, Джессика».

Я помнила те часы, что мы потеряли на лабораторные анализы и исследование документов. Поиски отпечатков пальцев, надежды на ДНК на почтовых марках открыток, всякий раз тонких и на совесть приклеенных. Мы вычисляли почтовые отделения, опрашивали их персонал, бросались сломя голову в места отправления, указанные на открытках. Текст и адрес были распечатаны с компьютера и прилеплены к открытке прозрачным скотчем. Да, мы проверяли обе стороны скотча на предмет отпечатков.

По роду службы мне приходилось сталкиваться с законченными ублюдками, но тот, кто слал эти открытки после смерти Джессики Робертсон, худший, кого я знала. Мало ему было замучить, изнасиловать и убить ее. Этот выродок, может оттого, что жертва была агентом ФБР, продлевал ужас, издеваясь и мучая еще и родных.