Максим задумчиво заходил по кухне. — Во-первых, нам нужно определить секретное место для встреч. Дома Катька, при ней ничего обсуждать нельзя! Во-вторых, составить план. В-третьих…

— Предлагаю на Маленьком озерке встречаться, — быстро выпалила Женька. — Там кругом лес, и озерских нет почти никого. К тому же до школы недалеко.

— Отлично! — Максим уже что-то прикидывал в уме. — У тебя велик есть?

— Есть. Правда, старый.

— Плевать. На ходу? Если нет — починим.

— Ой! — обрадовалась девчонка. — Вот было бы хорошо.

— Починим, починим, — обнадежил Макс. — И это… запомни. На людях держимся по отдельности. Чтоб никто ничего не заподозрил!

— Само собой! — Женька сверкнула глазами.

Злые слезы ее давно уже высохли, а в сердце зародилась надежда. Да что там надежда — уверенность! Да и Максиму снова захотелось жить.

* * *

— Значит, с кем пил, ты не помнишь? Хорошо, тогда скажи — что пил?

Алтуфьев снова допрашивал конюха. Пока в качестве подозреваемого, а уже скоро нужно будет предъявлять обвинение. А на основании чего? Что потом в обвинительном заключении писать?

Хорошо хоть экспертиза все подтверждала. Пальчики-то на статуэтке — Шалькина! Значит, он и убил, больше некому.

Однако начальство сразу спросит про свидетельскую базу. Ведь не в космосе этот чертов конюх жил, и не в космосе все происходило, где из свидетелей разве что Белка со Стрелкой да еще куча инопланетян, про которых Володя читал в фантастических книжках. Очень он подобное чтение уважал.

Но Озерск — не космос… отнюдь. Обязательно кто-то что-то видел — хотя бы как, когда и в каком состоянии конюх на работу пришел. Ну и, может быть, видели и того, кто принес злосчастную четверть? Бутыль изрядная, такую точно бы заметили.

— Так это… самогон пил… Один… Потом пришли… ну, эти… я уж и не вспомню…

— Один? Целую четверть?

— Дак там на донышке было…

— «На донышке-е» — передразнил следователь. — А кто ее принес, четверть-то твою?

— Так это… я и принес. Привез. Вот на Пегасе и привез, в телеге, да… Положил в телегу, на солому, и привез. А чего добру пропадать?

Невысокий, коренастенький, крепкий, с круглым добродушным лицом, обрамленным рыжеватой бородкой, Федор Иванович Шалькин производил самое благоприятное впечатление. И это — несмотря на стойкий запах ядреного перегара!

Одет хоть и бедновато, но чистенько — застиранная гимнастерка, такие же брюки-галифе, сапоги, однако же, дорогие — яловые. В руках подозреваемый мял серую кепочку, все остальные вещи перед посадкой в камеру были у него изъяты. Ремень, трофейные швейцарские часы с треснутым стеклышком, перочинный ножик.

Интересно, пьяница-то пьяница, а часы не пропил. Часы хорошие, дорогие, а треснутое стекло заменить недолго. Если был бы уж совсем алкаш конченый — пропил бы их давно. Значит, не конченый, не совсем алкаш. Так, бывает, сорвался человек… А причина?

— Самогонку ты где взял? Только не ври, что сам нагнал.

Обыск в скромном жилище конюха уже был проведен — ничего, стоящего внимания, обнаружено не было. Супруга Шалькина умерла сразу после войны, детей у них не было, вот и проживал конюх в полном одиночестве в небольшом — два окна по фасаду — домике, или, лучше сказать, избенке на улице Северной, невдалеке от почты и магазина ОРС.

Небольшой огородик (большие-то сейчас запретили держать), дровяник, в избе — обычная деревенская мебель, большей частью самодельная: комод, шкаф, табуретки-скамейки. Фабричная — только кровать. Большая, с никелированными шариками и продавленной панцирной сеткой, верно, еще дореволюционная. На стене — большой портрет покойной жены и фронтовые фотографии в большой черной рамке. Однополчане. Да, Шалькин воевал и на фронте от пуль не прятался. Награжден медалями. «За отвагу», «За взятие Будапешта»… Там, в Венгрии, Шалькин свой боевой путь и закончил — контузило, попал в госпиталь, а затем был комиссован вчистую. Биография вполне героическая. Впрочем, сколько их таких…

Алтуфьев не поленился, безо всяких запросов лично посетил местный военкомат, покуда тот не переехал. Там все про Шалькина и узнал. Фронтовик. Можно сказать — герой. Обычная по тем временам биография. Воевал, вернулся контуженым… Контузия! Вот! Может быть, все случившееся — это ее последствия?

Выпил, увидел в окно красивую молодую девушку. Вот и компания! Почему не поболтать? Изрядно уже пьяненький зашел в старую школу. Там — одна Лидия. Жарко, девчонка одета легко, по-летнему — юбка, блузка… Еще и прическа — «Бабетта идет на войну». Такие прически в деревне развратными считаются. Ведь понятно же, если девчонка такую прическу носит — значит, всем дает, короче — шлюха. Так и на улице в спину могли крикнуть, даже если волосы просто распущены по плечам. У честной девушки, ясно всем, косы должны быть. Или завивка на бигудях. А уж коли «бабетта» и прочие вавилоны на голове…

Вот и взалкал Шалькин после самогонки-то! Вот кровь-то и взыграла. Нет, поначалу, наверное, все мирно-хорошо было… А потом… Потом лапать начал, с приставаниями полез. Лида ему — от ворот поворот, вот он ее и статуэткой…

Кстати, два раза удар нанес. Так в судебно-медицинском заключении сказано. От первого удара девушка лишь сознание потеряла… вот тогда, похоже, ее и изнасиловали. А потом добили. Так вот расчетливо и цинично все и было.

Хм… Что-то на пьяный эксцесс не очень похоже. Хотя, так сказать, в процессе девчонка вполне могла и очнуться, сопротивление оказать. Вот тут ее еще разок и приложили. Теперь уже смертельно.

Ну да, отсюда и синяки, и царапины. Вон на левой руке, на запястье. На запястье… Похоже, будто часики сдернули. Проверить, не забыть!

И что, Шалькин все это сделал? Фронтовик и добрейшей души человек, как о нем тут все отзываются. Так-то оно так, но ведь он же контуженый. Да еще и выпил немало. Вполне мог контроль над собой потерять. Или не мог? Да что тут гадать — психиатрическую экспертизу назначать надо! В Тянск ехать, с психиатрами договариваться, заодно смену белья взять и обратно — на мотоцикле. А то от общественного транспорта зависеть — не наездишься. На автобусе-то до Тянска два с половиной часа трястись да каждому столбу кланяться. На мотоцикле — часа полтора, запросто! Быстрее да и приятнее, особенно в такую жару.

— Командир… — негромко попросил Шалькин. — Дозволь сапоги переобуть. А то портянки словно черти наматывали!

— Переобувай.

Лично водворив подозреваемого обратно в камеру («Посиди, подумай!»), Алтуфьев заглянул в кабинет к оперу — того на месте не оказалось. А вот участковый был, как раз только пришел, весь потный…

— Игорь, ты мне список обещал. Тех, с кем Шалькин общался.