— Ты же занимаешься прерафаэлитами, — Динка отличаласьпрофессиональной искусствоведческой памятью.

— Именно поэтому! Не читала новых исследований овлиянии Жана Белльгамба [11] и его последователей на “Братствопрерафаэлитов”? — тут же слепила горбатого я. Мне совсем не улыбалосьпосвящать в свои последние перипетии кого бы то ни было.

Заручившись согласием Динки, я приступила к изучению всехдоступных мне материалов.

Эрмитажная коллекция голландцев не была особенно обширной,иначе я просто утонула бы в потоке информации. И все равно, к ночи у меня ужекружилась голова от обилия имен или подобия имен — Мастер женских полуфигур,Мастер легенды о святой Марии

Магдалине, Брауншвейгский монограммист… Исследователям неоткажешь в логике — чего проще: собрать похожие по манере письма картины иобъединить их именем неизвестного автора. Интересно, как назовут художника,если авторство так и не будет установлено? Мастер видения святой Екатерины? ИлиМастер скорбного финала святого Себастьяна?.. Я перерыла шестнадцатый век иперешла к семнадцатому — но ничего хотя бы приблизительно похожего так и необнаружила. Я утешала себе тем, что анализ картины даст нам возможность хотя быприблизительно установить время ее написания. И тогда поле поиска максимальносузится.

В любом случае остается надеяться только на Лавруху.

Но вечером Лавруха так и не объявился. Я слонялась по дому,меланхолично пробовала читать, просмотрела пару дурацких детективных сериаловпо телевизору: сериальных убийц я угадывала с лету, капитан Марич вполне мог бызачислить меня на довольствие.

— Давай, звони, скотина! — заклинала я молчащийтелефон.

И Лавруха откликнулся.

Он позвонил в. половине второго и долго сопел в трубку.

— Ну? — спросила я.

— Ты сидишь? — хрипло пробубнил Лавруха.

— А что?

— Если стоишь, то сядь. Мы провели предварительнуюэкспертизу. Пятнадцатый век. Этой картине цены нет.

Ну конечно же, я знала, я чувствовала, я не моглаошибиться!…

— Бери тачку и приезжай. Немедленно. В реставрационныемастерские, к Ваньке. Тут тебя такое ждет…

— Не мог раньше позвонить.? — я сразу жевозненавидела Снегиря. — До мостов пятнадцать минут…

— Пулей из дому! Еще успеешь… Говорил же тебе, меняйсвой Васильевский остров на проспект Ветеранов! Или улицу инженера Графтио.

Не дослушав Лавруху, я бросила трубку, втиснулась в джинсы ивыскочила из дому.

* * *

Я уложилась в сроки и добралась до Бергмана за десять минут.Всего и нужно было, что перемахнуть мост лейтенанта Шмидта, проехать площадьТруда и повернуть на Декабристов. Снегирь ждал меня у дверей реставрационныхмастерских.

— Давай, колись! — крикнула я ему, едва отпустивмашину.

— Не сейчас. Все будет происходить в торжественнойобстановке. Сейчас сходим за шампанским, и я представлю вас друг другу.

— Кого?

— Тебя и картину.

Всю дорогу до ближайшего магазинчика “24 часа” и обратноСнегирь хранил молчание. Я видела, чего это ему стоило. Лицо Лаврухи ходилоходуном, щеки вздувались, а рот постоянно растягивался в улыбке. Я началабояться — как бы Лавруху не разнесло изнутри.

— Если ты не освободишься от тайны в ближайшие пятьминут, тебя хватит апоплексический удар, — припугнула я Снегиря.

— Уже хватил, — признался Лавруха. — Кактолько Ванька снял ее в инфракрасном излучении и мы сделали спектральныйанализ.

— Так быстро? — удивилась я.

— Они получили новое оборудование, американское…Компьютерная обработка данных. Ладно, все это неважно. Важно то, что ты умница,Кэт!

…Я знала Ваньку Бергмана много лет, но еще никогда не виделаего в таком возбужденном состоянии. Его изящная, построенная по всем правиламзолотого сечения лысина то и дело покрывалась испариной, а по вискам струилсяпот. Ванька сидел на стремянке возле стены, заставленной стеллажами соспециальной литературой, и рылся в каком-то журнале.

А на отдельном мольберте у окна, под огромным увеличительнымстеклом, стояла картина.

— А вот и мы, — сказал Снегирь и выстрелил впотолок пробкой от шампанского.

— Я нашел, — Бергман обвел нас невидящимвзглядом. — Кое-что о нем. Последняя статья в “Вестнике БританскойАкадемии”.

— О ком? — я уставилась на Бергмана.

— Об авторе, — ответил за Ваньку Снегирь.

— Вы установили авторство?

— С очень большой долей вероятности. Девяносто девять идевять десятых процента. Сама все увидишь.

Снегирь проворно разлил шампанское по глиняным кружкам.

— Похожа на модель? — спросил он у Бергмана.

— Кто? — Бергман близоруко сощурился.

— Да Катька же! Удивительное сходство…. Ну, друзья мои,за лучший день в нашей жизни.

Снегирь подошел к мольберту и чокнулся с увеличительнымстеклом. Затем принялся раскладывать снимки на полу.

— Итак, — голос Снегиря был таким торжественным,что я невольно вздрогнула. — Рубеж веков, что-то около 1498 — 1499 года.

— Пятнадцатый век, — прошептала я.

— Пятнадцатый век, Нидерланды. Полный текст надписи подизображением, — Снегирь ткнул в одну из фотографий:

— “Tota pulchra es, amica mea, et macula non est inte”.

— “Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет натебе”, — гулким, полуобморочным эхом отозвался Бергман.

— Именно. Надпись иногда сопутствует Деве Марии, випостаси так называемой “Жены Апокалипсиса”. Так же, как и луна, двенадцатьзвезд, белая мантия и голубой плащ.

Нет, ничто больше не может удержать меня. Я подошла ккартине и благоговейно коснулась ее края, с трудом подавляя желание упасть наколени. Я бы и упала, если бы Снегирь не поддержал меня. Его прерывистоедыхание обдало жаром мой несчастный, промокший от волнения затылок.

— Обрати внимание на застежку мантии, Кэт.

— А что?

Снегирь подхватил меня под руку и поволок к компьютеру,быстро пробежался по кнопкам.

— Мы сканировали детали. Сейчас ты поймешь…

Снегирь дал максимальное увеличение, и на экране мониторазависла застежка. Что-то отдаленно напоминающее ракушку.

— Ну?! — Снегирь торжествовал. — Знаешь, чтоэто?

— Похоже на ракушку.

— Да, сразу видно, что ты не специалист по моллюскам.Это устрица.