— Интересно, на какие шиши ты собираешься ее покупать?

Это был один из немногих вопросов, на который я знала ответ.

— Продам свою квартиру. Двухкомнатная на Васильевском,к тому же старый фонд — тысяч двадцать пять — двадцать семь она потянет.

— Ты рехнулась, Кэт!

— Что такое двадцать семь тысяч по сравнению смиллионами, которые нас ожидают? Потом можно будет прикупить недвижимость наМайорке. Или на Кипре, там любят русских…

— Русских любят только в приграничных районах Китая, ито только потому, что они закупают там пуховики. И где ты собираешься жить,если продашь квартиру?

— У тебя в мастерской. Или у Жеки. Вы же не выгонитеменя на улицу. Тем более что все это я делаю для вас.

— Для нас? Для своей галереи ты это делаешь. И длясобственного самоутверждения.

— Ну, хорошо. Допустим. Не забывай, Снегирь, ты ведьтоже совладелец… Значит, выгляжу я фривольно?

— Более чем. Рыжие волосы — это порнография. Я всегдаэто утверждал.

— Рыжие волосы — это гипноз и свобода маневра, — яникогда не давала себя в обиду. — Ладно, я пошла. Пожелай мне удачи.

— Погоди, — Лавруха наморщил лоб. — А если онзнает об истинной стоимости картины?

— Не думаю. Помнишь, я говорила тебе о разговоре сМаричем? Так вот, он сказал мне, что преступление раскрыто по горячим следам ибольшинство похищенного возвращено владельцу. Остались мелочи. “Осталисьмелочи” — это его слова. Если бы истинная стоимость картины была известна — ееникто бы не отнес к разряду мелочей.

— Тебе нужно работать аналитиком при президенте, —Лавруха одобрительно хлопнул меня по плечу.

— Лучше в МОССАДе.

— Когда за вами подъехать, мадемуазель?

— Ну, не знаю. Думаю, двух-трех часов мне хватит, чтобыразобраться с этим детищем Сиона.

— Тогда я по парку прошвырнусь. Кое-какие наброскиподелаю.

— Истинный художник! Ни дня без эскиза.

Лавруха высадил меня возле кафешки, где я тотчас же заказаласебе стакан сока и джин с тоником И, просидев час и простроив все возможныелинии поведения, решительно направилась к железной двери в заборе, за которойменя ждал ничего не подозревающий Иосиф Семенович Гольтман. Перед тем, какнажать кнопку звонка, я поправила свои порнографические волосы и одернула Жекинасексуальный костюм.

Все, можно приступать к операции.

Голос из небольшого динамика раздался не сразу, а толькопосле четырех настойчивых звонков. Я совсем было собралась уходить, когда оннаконец прорезался.

— Слушаю вас.

— Добрый день, Иосиф Семенович. Я по поводу недавнегоограбления.

Это прозвучало вполне нейтрально: сдавать козыри раньшевремени мне не хотелось.

Замок в двери щелкнул, и я оказалась в частных владенияхГольтмана. И в очередной раз восхитилась Быкадоровым: проникнуть в эту крепостьбыло непросто. Высокий, в полтора человеческих роста, забор отделял дом отулицы, да и сам двухэтажный особняк с забранными решеткой окнами большесмахивал на средневековый замок. Не хватало только рва, подвесного моста иотрубленных разбойных голов на кольях перед воротами.

Иосиф Семенович оказался худосочным молодым человеком взатрапезной футболке, болгарских джинсах 1977 года выпуска и шлепанцах на босуногу. Хорек, да и только, ручная-крыса — с ним можно справиться в два счета.

— Слушаю вас, — повторил Иосиф Семенович,близоруко сощурившись.

— Меня зовут Соловьева, Катерина Мстиславовна, —строго сказала я. — И я занимаюсь экспертизой картин.

Вряд ли он потребует документы, слишком уж интеллигентен.

— Проходите, — младший Гольтман посторонился,пропуская меня в дом.

…Его первый этаж оказался забит антиквариатом. Мебелькрасного дерева, напольные китайские вазы, гора фарфоровых безделушек накамине. И самый настоящий клавесин в углу у окна. Клавесин произвел на меняособенно сильное впечатление. Гольтман провел меня к оттоманке, на ходу задевстул.

— С утра не могу найти очки. Без них я почти ничего невижу, — извинился он. — Слеп, как летучая мышь. Это у нас семейное.

— Может быть, вам стоит сделать операцию?

— Мне противопоказаны операции, у меня слабое сердце.Это тоже семейное. Дядя умер от инфаркта.

— Соболезную…

Плевать он хотел на мои соболезнования.

— Когда мне вернут ценности? — спросил у меняИосиф Семенович. — Вы ведь обещали не задерживать их.

Иосиф Семенович, сразу видно, что вы презираете программу“Человек и закон”!..

— Видите ли, следствие пока еще не закончено, — вотличие от Гольтмана я обожала телевизионные криминульки. — И ваш Рубенс ивсе прочее являются вещественными доказательствами. Вы ведь получили расписку?

Моя произнесенная с апломбом тирада в стиле адвокатскогосериала “Закон и порядок” возымела действие.

— И что мне прикажете делать с этой распиской? —Гольтман обиженно выгнул губы. — Через неделю я уезжаю из страны, нанекоторые картины уже существуют реальные покупатели. Вы меня без ножа режете.

Ты уезжаешь из страны, — отлично, даже лучше, чем ямогла предположить!

— Это не моя компетенция. Я ведь только сотрудничаю соследствием и приглашена в него как эксперт.

— Что-то я вас ни разу не видел, — запоздалонасторожился Гольтман.

— Я независимый эксперт.

Даже сейчас он не потребовал у меня документов, хотя хлипкаяксива у меня все-таки имелась. Вчера Снегирь состряпал мне бумажонку от Союзахудожников: одна из его натурщиц работала в Союзе секретаршей.

— Дело в том, — вкрадчивым голосом сказалая, — что нужно уточнить выходные данные некоторых пропавших вещей.

— Их нашли? — неожиданно дернулся Иосиф Семенович.

— Пока еще нет, но… Мне бы хотелось изучить ихпоподробнее. Мы отслеживаем несколько сомнительных картинных галерей. Неисключено, что вещи из вашей коллекции могут всплыть на черном рынке.

— Хорошо, — Гольтман оказался кроткойовцой. — Может быть, чаю?

— С удовольствием.

Гольтман скрылся в недрах особняка, я присела на оттоманку,за инкрустированный перламутром столик против клавесина. На столике стоялкрохотный китайский болван, такой хорошенький, что мне сразу же захотелосьсунуть его за пазуху. Иосиф Семенович появился спустя несколько минут с папкойи вазочкой печенья.

— Чайник сейчас закипит. Есть отличный зеленый чай.Изумительно действует на печень.