взял другой, наполнит их вином. Потом, перекрестившись, он произнесет тост и, осушив рог, передаст его старшей Екатерине, а Резо протянет свой рог Русудан. Она улыбнется, потому что знает, муж не поверит, что она способна выпить столько вина. Сейчас он увидит! Вина ей нальет свекор. «Пусть здравствует и умножается род Чапичадзе!» — скажет Русудан и залпом осушит рог. Потом она перевернет его вверх дном, показывая, что он пуст. «Как в этом роге не осталось ни единой капли вина, так пусть и у вас не останется ни единого врага», — скажет она с улыбкой, возвращая рог мужу.

Маленькая Екатерина и Сандро сидят притихшие. Сандро сразу же накинулся на гозинаки, а Эка ни до чего не дотронулась, только сидит и смотрит на мать.

…В камине мирно потрескивает огонь, чуть покачивается посреди стола крестообразный чичилаки, алеют на его кресте яблоко и гранат.

За новогодним столом сидит Александре Чапичадзе со своими детьми и внуками.

Улыбаясь, их благословляет чичилаки.

…Наступило новогоднее утро.

Огонь в камине угас.

На низкой скамеечке около остывшего камина, съежившись, сидит Александре. На камине, грустя, стоит крестообразный чичилаки.

Не блестят надетые на крест яблоко и гранат.

Идет снег. Мир кончается у ворот Александре Чапичадзе.

Часть вторая

Глава первая

В этом небольшом, окруженном тенистым садиком двухэтажном доме, что стоит в Ваке в начале Имеретинской улицы, живет семья Реваза Чапичадзе.

Реваз Чапичадзе — глава семьи.

Русудан Диасамидзе — его жена и хозяйка дома.

Их дети —

Татия

и

Сандро,

и Дареджан Амашукели, дальняя родственница Русудан, взятая в семью на воспитание, а потом превратившаяся в домработницу.

Как-то так случилось, что все памятные или сколько-нибудь значительные события в семье Чапичадзе произошли в апреле месяце.

Русудан и Реваз поженились в апреле.

Через год, как раз в апреле, у них родилась дочь, которую в честь бабушки Русудан назвали Татией.

Спустя еще два года в семье появился симпатичный бутуз, и на этот раз в честь отца Реваза в свидетельстве о рождении было записано имя Александре.

Даже Дареджан Русудан привезла из деревни Квемохвити в апреле.

Поэтому первая суббота и воскресенье апреля в доме Чапичадзе считаются праздничными.

В субботу Дареджан собирает детей,

в воскресенье — взрослых.

Строительство дома очень затянулось, так что Татия и Сандро родились еще в доме родителей Русудан. Только три года тому назад, в апреле, семейство Реваза переехало на Имеретинскую улицу, и тогда в новом доме отпраздновали все сразу:

и дни рождения Татии и Сандро,

и восьмую годовщину со дня свадьбы Русудан и Реваза.

Дом кирпичный, и низкая ограда вокруг него тоже из кирпича.

Большую часть прилегающего к дому участка занимают фруктовый сад и огород. В одном углу двора Реваз посадил около сорока саженцев виноградной лозы таквери, специально привезенной из Хемагали, и виноград прекрасно прижился. Но подлинное украшение двора — это инжирные деревья сортов тетри, кесма и цуга. Тетри созревает в конце июля, кесма — в августе, цуга — в сентябре — октябре. Русудан больше всего любит кесму, потому что в ней не бывает червей и высушенные солнцем прямо на деревьях плоды хорошо сохраняются.

Самую большую комнату на верхнем этаже занимают Татия и Сандро. Несмотря на то что Дареджан убирает у них по нескольку раз на день, в комнате всегда беспорядок: на самых видных местах валяются клочки бумаги, сломанные карандаши, носки, туфли, стекла пестрят надписями, ковер на полу вечно сдвинут в сторону, а дверь, ведущая в комнату Дареджан, распахнута.

Мастерскую Русудан Реваз устроил на чердаке. Отсюда через стеклянные двери открывается великолепная панорама города. Каждый раз, улучив минутку, Русудан спешит в мастерскую, но рисует она очень редко, и то лишь для собственного удовольствия. От участия в выставках она обычно отказывается, отговариваясь тем, что она, мол, домашняя художница. Портреты отца и матери, Реваза, детей… Да, эти картины Русудан рисовала с особой любовью. Портреты Татии и Сандро теперь висят в столовой, а родителей и Реваза — в спальне.

Конечно, «домашней художнице» нетрудно писать портреты своих родных. Каждая черта лица абсолютно точно переносится на холст, губы, глаза, лоб и, конечно, цвет волос. И перед вами точная копия натуры, но это еще не живопись. Русудан и сама отлично знает, что настоящая живопись — это нечто большее, что-то другое, и это «другое» требует от человека настоящего призвания, способности видеть мир «глазами художника», требует таланта. Она не чувствует в себе этого призвания, нет в ней чего-то такого, что непременно присуще художнику истинному. Не находит она этого и у художников своего поколения.

Выставка ее друзей произвела на Русудан удручающее впечатление. «Чайные плантации на побережье», «Старый Тбилиси. Набережная Куры», «Обновленный Самгори», «Прокладка дороги в Хевсурети», «Осушение колхидских болот», «Пастухи с отарой овец на зимних пастбищах»… Нет, эти картины не пленяли глаз, не действовали на воображение, не возбуждали эмоций, и у видевших их не появлялось желания прийти на выставку снова, чтобы посмотреть картины еще раз. Чайные кусты на этих полотнах слишком ярко-зеленые, пастухам не холодно на зимних пастбищах, и улыбки их неестественны… Бульдозеры и экскаваторы, ведущие наступление на колхидский рогоз, на фоне растущих на отнятой у болот земле цитрусовых… Нет, Русудан сама была в Колхидской долине и знает, что новая Колхида представляет собой зрелище гораздо более грандиозное и впечатляющее, нежели это изображено на холстах ее друзей. Такую картину и Русудан нарисовала бы. Это не что иное, как простое перенесение чего-то увиденного на полотно, но для создания настоящего произведения искусства одного видения недостаточно.

…Исходив вдоль и поперек необозримую Колхидскую долину, молодые художники остановились в деревне Кулеви. Они были поражены, увидев картины местного художника-самоучки, которые специально для них председатель колхоза велел выставить в сельском клубе.

Этим художником оказался сын кулевского рыбака по фамилии Одишариа, звали его Лонги. Рисовал он с детства и, окончив семилетку, поступил в Тбилисское художественное училище, то самое, где преподавала Русудан. Проучившись год, Лонги потерял всякий интерес к учебе, потому что он сильно отставал по многим предметам.

Удивительным было то, что он, как оказалось, не всегда мог рисовать с натуры. Никак не удавался Лонги портрет одного старика, хотя внешность у него была совсем заурядная: длинное лицо, запавшие глаза, нос с горбинкой, белая борода, на голове — папаха. Так он его и не написал. После этого случая Одишариа вызвал к себе директор училища и, прямо заявив,