лежала там же, где и Михаил, которого мы с капитаном Скворцовым про-вожали вчера. Только, естественно, другой номер участка. Я решил, что непременно съезжу. Благо плохо ли, хорошо ли, но дорогу помнил. Да и Скворцов подскажет.

Поблагодарив, я уже решил уйти, как вдруг спросил, просто так, даже и не думая ни о чем.

– А от нее ничего не осталось? Просто так, на память?

– На  память? – задумалась Анна Матвеевна. – Да так, какие-то брошки с бусами, я их давно Лизке отдала, она что-то потеряла, что-то сломала. Бес, а не ребенок. Ты не думай, я после похо-рон у твоего отца спрашивала, он разрешил. Платья-тряпки давно сношены, да ты их и не взял бы. Зачем парню женские тряпки? – Она даже расстроилась. – Надо же, и дать нечего. Послушай, – вдруг улыбнулась   моя собеседница, – а вот эта гардина. Ну, труба-то обыкновенная, а вот шарики деревянные она сама вырезала. Смешно, но так оно и было. Из каких-то деревяшек, кореньев вы-резала. Говорит, похоже на звериные морды.

Я поднял голову и посмотрел на гардину. Мне эти шарики на ее концах никаких животных не напоминали, но почему-то захотелось подержать их в руках, может быть, взять с собой.

– Ты их сними. Пропадут здесь, а у тебя пусть лежат.

Я кивнул головой. Анна Матвеевна пошла за стулом, а я подошел к окну, отодвинул велосипед и попробовал встать на подоконник. Он был широким, но коротким, гардина оказалась намного длиннее, и достать с окна ее концы мне не удавалось. Пришлось слезть и ждать стула.

Вид из окна действительно впечатлял. Прямо под ним стоял громадный контейнер, заполнен-ный всякими отходами и припорошенный снегом. Собственно, ничего больше, кроме разве что обшарпанных стен и асфальта, видно не было. Скучная получалась картина.

Вскоре Лизавета принесла стул и нож и тут же убежала. Я прикрыл дверь, постелил газету и встал. Со стула откручивать деревянные сувениры было сподручнее. Решил начать с правого. С первого раза получилось плохо – корень не поддавался. Я пытался его повернуть, покачать, потя-нуть – ничего не выходило. Потом поддел ножом – ничего. Пришлось попотеть, прежде чем ко-рень оказался у меня в руке.

Шарик действительно был любопытным. Темный, с сучковатыми наростами, похожими то ли на рога, то ли на бородавки. При должном воображении его вполне можно было  принять за высо-хшую морду какого-то чудища. Я положил корень на подоконник и перешел к другой стене.

Удивительно, но второй корень поддался довольно быстро. Я снял его и даже не успел рас-смотреть, как мне показалось, что внутри самой трубы что-то есть. Я просунул внутрь палец и на-щупал какие-то бумаги. Их вполне удалось достать. Это была тетрадь, простая школьная тетрадь, свернутая трубочкой и перевязанная нитками. Я решил, что разбираться во всем буду потом и еще раз внимательно обследовал трубу. Палец оказался плохим помощником – при помощи его можно было прощупать только самую малость. Проще вообще снять гардину. Благо, теперь ничто не ме-шало это сделать.

Внутри оказались еще какие-то бумаги и маленький сверточек, завернутый в тряпицу.

Рассовав все неожиданные сувениры по разным карманам, я взял коренья в руки и вышел из комнаты. Прощаясь с Анной Матвеевной, попросил разрешения еще раз зайти.

– Заходи, конечно, – улыбнулась мамина подруга, а Лиза махнула рукой, выглянув из комнаты.

2.

Я вышел на Невский и, дойдя до Русского музея, расположился в скверике перед ним. До разго-вора с Гариком оставалось достаточно  времени, чтобы успеть разобраться с находками. Рассмат-ривать все в квартире у Анны Матвеевны я попросту не решился, а здесь, на улице, чувствовал се-бя в безопасности. Скамейки были уже припорошены  снегом, бабушек с внуками не видно, пус-тынно, холодно, неуютно – самое время и место. Я  очень волновался, что нашел чужой тайник и попросту своровал что-то, совсем мне не принадлежащее. Впрочем, я не чувствовал себя вором – взять гардину мне разрешили. Но все-таки…

Расположившись поудобнее, достал сначала маленький тряпичный сверток. На ощупь он со-держал что-то жесткое. Узлы были затянуты насмерть, пришлось немало повозиться, чтобы их развязать, но мое любопытство было вознаграждено – на руке лежало обручальное кольцо. Тон-кое, самое простое и самое обычное, оно отличалось от остальных только тем, что один к одному походило на отцовское, которое он не носил, но хранил в маленькой шкатулке в комоде. Было ли это кольцо моей матери? Очень возможно. Хотя она умерла почти пять лет назад и мало ли кто мог использовать тайник в гардине для хранения собственных тайн, мне казалось, что все принад-лежало матери.

Я подержал какое-то время  кольцо в руке, ощущая его холод, потом завернул в ту же тряпку и засунул в карман, поглубже, к самому сердцу.

Далее шли бумаги, их я решил рассмотреть позже, открыв для начала тетрадь. Однако, так про-сто сделать этого мне не удалось – нитки оказались слишком крепкими, рвать их с силой я не ре-шился, боясь повредить бумагу, а развязать попросту не сумел. Пришлось перейти к отложенным разрозненным листкам. И здесь меня ждали первые открытия. Прежде всего, одна из бумаг была написана на французском языке. Я ничего в нем не понимал, кроме бесконечных la, lе, de и т.д., и ее тоже пришлось отложить. А вот вторая… Вторая начиналась словами «Дорогой мой Костик…» Это было письмо ко мне.

«Дорогой мой Костик!

Я не знаю, найду ли в себе силы отправить это письмо, но почему-то мне кажется, что ты прочтешь его.

Наверное, ты будешь думать обо мне плохо, очень плохо, когда начнешь анализировать все происшедшее. А может быть, все это и вовсе не будет тебя интересовать. Может быть, папа познакомит тебя с другой женщиной, которую ты назовешь мамой. Если так, не переживай. Я не буду по этому поводу сердиться. В конце концов, жизнь идет своим чередом. Хочу только, чтобы ты знал – я тебя очень люблю. Не удивляйся, что все эти годы мы ни разу не встретились. Так вышло. И во всем происшедшем очень мало, что зависело от меня. Да и от папы тоже.

Мне очень жаль, что сейчас я не могу рассказать тебе всего. Но поверь – от этого нам всем будет только лучше. Не всегда нужно и можно знать все. Порой незнание бывает спасительным. Думаю, что наша семейная история из этого ряда.

Но