имеет надо мной «Хилтон». Но именно в этот момент его отвлек звонок на мобильник от внучки, и после того, как он немного с ней поговорил и вернулся ко мне, мы переключились на ее первые успехи в качестве певицы кабаре.

Наш разговор подошел к концу. Эффи попросил меня передать привет родителям. Я уже собиралась повесить трубку, когда он сказал, небрежно, словно вспомнил какую-то неважную семейную новость, о которой чуть не забыл упомянуть:

– Ты слышала, что на прошлой неделе оттуда упал человек и разбился насмерть?

– Откуда?

– Ты же говорила про «Хилтон», так?

Я решила, что речь идет о самоубийстве, однако позже, не зная ничего о погибшем, даже имени, я начала гадать, не был ли это несчастный случай. Длинные стороны прямоугольного здания отеля смотрят одна на север, другая на юг, но их окна и балконы выступают зубчиками, чтобы обеспечить вид на Средиземное море, лежащее к западу. Так можно увидеть часть моря, но когда смотришь в окно – все равно, на север ли, в сторону порта Тель-Авив, или на юг, к Яффе, – испытываешь раздражение, потому что моря видно лишь небольшой кусочек и тебе не дают разглядеть его как следует. Мало кто из гостей отеля не ругает его архитекторов. Я сама в состоянии фрустрации не раз открывала раздвижную дверь и выходила на балкон, откуда больше обзор. Но даже там чувство неудовлетворенности остается, потому что все равно невозможно посмотреть на море и горизонт прямо, а этого требует каждый атом твоего организма. Остается только высунуться, перегнувшись через перила балкона и вытянув шею. Таким вот образом, стремясь лучше разглядеть волны, которые принесли сюда кедры из Ливана и понесли Иону в Фарсис, легко можно высунуться слишком далеко – достаточно далеко для того, чтобы упасть.

Эффи обещал, что попробует найти газетную вырезку, но это было маловероятно: Наама всегда выносила мусор по воскресеньям, а он прочел заметку как минимум неделю назад. Я не нашла упоминаний об этой смерти ни в «Га-Арец», ни в Ynet, ни в любом другом источнике израильских новостей онлайн на английском языке. После обеда я написала своему другу Матти Фридману, журналисту из Иерусалима, родившемуся в Торонто, и попросила посмотреть в израильской прессе сообщения о смерти в «Хилтоне». Из-за разницы во времени я получила его ответ только следующим утром. Он написал, что не смог ничего найти. Уверена ли я, что дело было в «Хилтоне»?

Я уже сомневалась в надежности обещаний Эффи, и у меня были на то причины. Все мое детство он проработал консулом Израиля в разных странах, каждая последующая меньше предыдущей – сначала Коста-Рика, потом Свазиленд и, наконец, Лихтенштейн, после которого ему оставалось только выйти в отставку. Он был старше отца на двенадцать лет, и скудное питание по карточкам во время Второй мировой не позволило ему вырасти – он дотянул только до ста пятидесяти сантиметров. В детстве я считала, что не только его маленький рост связан со странами, где он работал, но и всё в этих маленьких странах такого же уменьшенного формата, как кузен отца, – машины, двери и стулья, крошечные фрукты и домашние тапочки детских размеров, которые заказывались на заводах более крупных стран. Иными словами, мне казалось, что Эффи жил в слегка выдуманном мире, и это впечатление, как и многие другие сложившиеся в детстве, так никогда меня полностью и не покинуло. Скорее оно только усилилось, когда Эффи перезвонил мне через несколько дней. Он всю жизнь вставал на рассвете – ночь, как и все остальное, была для него слишком велика, – так что не стеснялся звонить рано, но в тот день в семь утра я уже была за рабочим столом.

В трубке послышался рев, я не могла разобрать, что говорили на том конце.

– Что это было? – перебила я его. – Я не расслышала начало фразы.

– Истребители. Подожди секунду. – Послышался глухой звук от руки, прикрывшей трубку. Потом Эффи снова заговорил: – Учебные полеты, наверное. Теперь ты меня слышишь?

Статья не нашлась, сказал Эффи, но случилось кое-что другое, что, как ему кажется, будет мне гораздо интереснее. Ему вчера позвонили, сказал он.

– Неожиданно, как из глубины, – добавил он. Эффи очень любил английские идиомы, но чаще всего в них путался. – Звонил Элиэзер Фридман. Мы с ним вместе работали на Аббу Эбана. Я ушел, а Элиэзер остался, когда Эбан стал министром иностранных дел. Он связался с разведкой. Потом вернулся в университет и стал профессором литературы в университете Тель-Авива. Но ты же знаешь, как это бывает, – он никогда окончательно не порывал своих связей с «Моссад».

Пока Эффи говорил, я смотрела в окно. Все утро штормило, но дождь утих, и небо прояснилось, пропуская мягкие лучи солнца. Я работала на верхнем этаже, в комнате, которая смотрела на крыши соседних домов. Пока Эффи говорил, рассказывая мне, что его друг хочет встретиться, напротив внезапно открылся люк, и мой сосед вылез на влажную серебристую шкуру своей безупречно чистой крыши. На нем был темный костюм, как будто он шел к себе в офис на Уолл-стрит. Не проявляя ни капли осторожности, этот высокий тощий мужчина с северных равнин Голландии подошел к краю крыши в своих отполированных строгих черных туфлях. Тщательно, словно хирург, он натянул синие резиновые перчатки. Потом повернулся ко мне спиной, полез в карман, словно собираясь ответить на звонок телефона, и достал пластиковый пакет. Стоя на самом краю скользкой крыши, он поглядел вниз. На мгновение мне показалось, что он собирается прыгнуть. А если не собирается, то уж точно он поскользнется в своих гладких кожаных туфлях. Но в конце концов произошло только вот что: он опустился на колени и начал выуживать влажные листья из водосточной трубы. Этот процесс, в котором, казалось, был какой-то скрытый смысл, продолжался три или четыре минуты. Закончив, он завязал пакет, деловито вернулся к открытому люку, спустился спиной вперед и закрыл люк за собой.

– Так что ты думаешь? – говорил тем временем Эффи.

– О чем?

– Ты с ним поговоришь?

– С кем, с твоим другом из «Моссад»?

– Я же сказал, он хочет кое-что обсудить.

– Со мной? – Я рассмеялась. – Ты шутишь.

– Ни капельки, – сказал он серьезно.

– Чего он хочет?

– Он мне не говорит. Хочет разговаривать только с тобой.

Я вдруг подумала, что Эффи, возможно, начинает терять контакт с реальностью – ему уже семьдесят девять, разум не вечен. Хотя нет, наверняка он просто преувеличивает, как обычно. В конце концов выяснится, что это не его друг