– Делай что хочешь, – сказала я.

Мне хотелось, чтобы это прозвучало сухо и холодно, как бокал совиньон-блан, но, разумеется, ничего не получилось.

Голос дрожал от злости, сарказма, ненависти к норвежцам и непостоянным мужчинам. Я встала, чтобы выйти из комнаты.

– Я просто хотел, чтобы ты знала, – сказал Эмиль.

– Заткнись! – крикнула я и с грохотом захлопнула за собой дверь в гостиную.

На следующем сеансе Йорель спросила, почему я никак не могу забыть про Нору. Почему она меня так волнует?

– Разве Эмиль сделал что-то плохое? – спросила она тоном воспитательницы детского сада.

Я задумалась. Я думала о том, как накануне больше часа лежала с телефоном, изучая Инстаграм Гуро С. Я научилась моментально находить Нору на снимках. Мне достаточно было нескольких пикселей; теперь не приходилось кликать на бесполезные фото дождливых парков в Бергене или селфи с коллегой с NRK. Я хотела смотреть только на Нору. Сквозь призму маминого взгляда она проступала еще четче. Мне открылись ее новые стороны: Нора обожала своего брата, иногда раздражалась и не хотела позировать, а иногда, наоборот, делала это с удовольствием, много времени проводила на природе (но, может, все норвежцы такие), предпочитала в одежде желтый цвет. В одном из видео она гребла на каноэ. Или каяке. Откуда мне знать. Я не разбиралась в лодках. Не смогла бы отличить финский паром от колесного парохода даже под дулом пистолета. Я сомневалась, проигрывать ли видео. Готова ли я услышать голос Норы? Или это будет слишком? Вдруг у нее такой красивый голос, что у меня глаза вылезут из орбит? И потом я просто нажала – прыгнула с бортика в бассейн, потому что нельзя всю жизнь колебаться…

Весло методично взметало воду. Всплеск. Всплеск. На заднем плане раздался звук выстрела, и за ним крик Нориной матери: «Løp elga, løp!»[18] Девушка ритмично гребла в полном молчании. Я выдохнула. В груди выла пожарная сирена. Нора молчала, потому что привыкла к маминым шуточкам? Или потому что наслаждалась водной прогулкой? Горные пики по другую сторону завораживали. Леса, озера и лоси, за жизнь которых переживала ее мать.

На другом снимке Нора стояла, держа камеру у бедра, и задумчиво и пытливо смотрела вперед – за пределы снимка. Что она видела? Что было за границами объектива? Подпись – «Herved erklærer jeg et eller annet før lukket»[19] – ничего не объясняла. Что завершилось? Ее карьера фотографа? Цикл снимков с улиц Осло? В этом была замешана не только жизнь лося? Снимки были затуманены. Видимо, любовью.

Йорель спросила, приносит ли просмотр этих снимков мне удовлетворение.

На стене тикали часы. От меня явно ждали отрицательного ответа. Почему она считала, что существует единственный ответ? Разве все вещи делятся на плохие и хорошие? Почему эта смесь ужаса и наслаждения, которую внушал мне Инстаграм Нориной матери, недоступна пониманию дьяконессы, злоупотребляющей снюсом?

Вопрос «Зачем смотреть на то, что доставляет отрицательные эмоции?» был поразительно однобоким. Разве может кто-то объяснить, почему мы не можем отвести взгляда от кошмарного зрелища? Есть вещи, которые мы не хотим видеть. И все же продолжаем смотреть. Мы смотрим на шелковистые полотна Энди Уорхола, где снова и снова повторяются сцены автомобильных аварий – огромные, монохромные. Серебряного, зеленого, оранжевого цвета. Это игра. Мы отводим взгляд от разбитых автомобилей, но в то же время хотим на них смотреть.

Было очевидно, что дома у этой любительницы снюса не висят картины с изображением катастроф. Вероятно, она принадлежала к числу людей, которые не гуглят симптомы смертельных болезней и не представляют себе собственные похороны.

– Вы думаете, в интернете представлена реальность? – Йорель воспользовалась очередным утонченным риторическим приемом.

Ее глаза прятались за бликующими очками. Два белых прямоугольника. Наш разговор не располагал к обсуждению реальности. Не имело смысла начинать онтологическую дискуссию.

– Это тоже часть реальности, – ответила я, – хотя и не полноценная картина.

И что бы ни оставалось за кадром, мы видели мать, которая постоянно публикует фотографии дочери и пишет, как ее любит. Разве этого мало?

Лучшее фото, самое ужасное фото, было сделано 17 Мая. Главный праздник в Норвегии. Поздравляем, говорят они, но с чем именно они друг друга поздравляют? Из Инстаграма я узнала, что норвежские женщины имеют обыкновение фотографироваться в бунаде – народном костюме разной степени абсурдности в зависимости от региона. Часто на таких фото женщины улыбались с балкона. Нора была из их числа. Она позировала, приподнимая юбку с двух сторон, чтобы публике было лучше видно наряд. Серебристая отделка блестела на майском солнце. На голове у нее был чепец. В этом наряде она выглядела просто волшебно. Кто-то – подозреваю, знаменитый отец из Осло – оставил комментарий: «Noramin! Elskede jenten!» – «Моя Нора! Моя любимая девочка!».

Ни Йорель, ни Эмиль не нашлись что на это сказать.

Норвегия росла. Пробиваясь через государственные границы, завоевывала все новые территории. Окрашивала мир в красно-сине-белый. Если бы я могла сжечь норвежский флаг, я бы это сделала. Но вместо этого я взяла в библиотеке учебник норвежского и записалась на курс «Введение в норвежскую литературу». If you can’t beat them, join them?[20] Возможно, если я подберусь достаточно близко, противник меня не сломит. Знание – сила. Это был и шаг к перемирию, хоть и требовавший мощного подкрепления. Норвегия сама подстрекала к этому, подстерегая меня за каждым углом.

Но ночам мне снилась Нора. Этих снов становилось все больше. Военные хитрости не помогали. Вместо этого мозг создавал собственную коллекцию изображений Норы: вот я безуспешно пытаюсь поздороваться с ней на вечеринке, вот она в Стокгольме, вот я замечаю ее на перекрестке в Веллингбю. Каждый раз я просыпалась прежде, чем нам удавалось встретиться лицом к лицу.

Трудно было сказать, кто кого оккупировал – я Норвегию или Нора меня. Очевидными были только мучительные ощущения, выход за границы. Они возникали изнутри и снаружи, и мне нечем было защититься. В Норвегии было очень одиноко. Мне некого было призвать на подмогу. Эта страна была безлюдной, но где-то далеко ее населяли несколько персонажей: Нора, ее мать, отец, группа близких и не очень друзей, за которыми сложно было уследить в социальных сетях. Там была Рагнхильд, производящая впечатление круглой дуры: на фото она всегда была навеселе, танцевала на столе в перьевом боа, выгуливала неоново-оранжевые наряды, совала язык в ухо полураздетому парню в баре. Регина была более сдержанной. На ее снимках были дома, снятые наискось, снежные сугробы на солнце, Нора с пивом в руке, Нора за синтезатором, смеющаяся Нора, Нора, с вызовом глядящая в объектив, – свидетельство хороших генов, удачного света и хрупкой красоты. Я словно что-то искала в этих снимках, системно, отчаянно. Но как я могла найти что-то, не зная, что именно ищу?