Мы стояли во дворике возле чулана для велосипедов. По другую сторону дороги лежал пустырь. Эмиль предложил мне одну из своих синих «Кингс» (из синей пачки), и мне захотелось расплакаться, хотя я была рада.

– Почему бы им не остаться заботиться о нас, – сказала я Эмилю, наверно в шутку. Или что-то вроде того. Он выглядел усталым и немного напряженным.

– Они, конечно, милые, но вряд ли ты бы захотела жить с ними постоянно, – ответил он двусмысленным тоном и зажег сигарету.

Вечером я лежала в постели рядом с Эмилем, как всегда, без сна. Мне было радостно и в то же время грустно.

Мы прибыли в квартиру Эмиля в пригороде Веллингбю поздно вечером, за полночь. На месте Эмиля я бы разрыдалась. Это была однушка на первом этаже с видом на пешеходную дорожку. Линолеум был положен прямо на цемент. Пахло грязью и старым холостяком. Знакомый, у которого Эмиль снял квартиру, имел весьма специфический вкус: выцветший красный диван, нелепая кровать с двумя тонкими матрасами разного размера, комод 1992 года возле окна. Но Эмиль, казалось, остался доволен. Я же подумала, что никогда не смогу присесть на этот диван без покрывала.

На следующий день я собиралась вернуться домой. Эмилю требовалось личное пространство, это он ясно дал понять с самого начала. Ему требовалось время для учебы и творчества, и немедленно. Во время долгой поездки на метро из Веллингбю до города у меня было время подумать. Я была рада, даже счастлива, что Эмиль переехал в Швецию. Что он поселился недалеко от Стокгольма. Ради меня. Но почему он хотел жить в этой крысиной дыре, а не со мной? Разумеется, нельзя получить в этой жизни все, что хочется. И переезд, и совместную квартиру. Что я себе вообразила? Что в неделе два воскресенья? Это невозможно. Мама Корнелии, моя подруга и советчик на все случаи жизни, сказала, что Эмиль не хочет торопиться и что это хорошо его характеризует. «Он не позволяет тебе давить. Он все делает в своем темпе. Он не хочет, чтобы ты от него зависела. И хочет, чтобы ты научилась сама заботиться о себе». Барабанная дробь.

За окном мелькали пригородные поселки. Естественно, я была jobbig – проблемной подругой. Это слово настолько ужасно, что даже не имеет эквивалента в датском. Я знала, что проблема во мне, а не в Эмиле. Во мне росла опухоль злобы, которой Эмиль разумно старался избегать. Конечно, я расстроилась, что Эмиль не хочет жить вместе, но на что я надеялась? Было очевидно, что он хочет держать меня на безопасном расстоянии. Но ведь мистер Рочестер не был прав, когда запер Берту на чердаке?

Я вернулась в свою квартиру. Легла на кровать. Попыталась взять себя в руки. Удалила Инстаграм с телефона, запретила себе заходить на страничку Норы на Фейсбуке. Поклялась не делать нескольких вещей. Прежде всего, не говорить о Норе. В Оденсе я все испортила, и это не должно повториться. Тогда у меня не получилось сдержать чувства. Они хлынули, словно кровь из носа, которую невозможно остановить. Я сама во всем виновата. Никто другой. Отчасти потому, что никто меня не понимал. Я пыталась обсудить с кем-нибудь свою ситуацию, но что мне могли ответить? Разве могли они разделить мою боль? Разделить радость вдвойне приятно, но попытаться поделиться болью и потерпеть неудачу – значит стать еще более одинокой. Я поклялась себе не переживать из-за Норы. Радоваться тому, что Эмиль переехал в Стокгольм. Не добавлять его переезд в постоянно растущий список моих разочарований. Я знала, что должна взять себя в руки. Что нельзя получить все.

Я спрашивала мнение друзей. Нет, я не хотела узнать, что со мной не так, я хотела услышать, что Эмиль нормальный парень. Что это просто чудесно, что он хочет сохранить дружеские отношения с бывшей девушкой. Полагаю, именно таким он и был. Большинство моих друзей так считали. Сейчас я даже не могу припомнить никого, кто был бы не согласен. Эмиль был абсолютно нормальным. Проблема была вовсе не в нем.

Мы решили в сентябре поехать на Готланд. Эмиль никогда там не бывал, и в порыве патриотизма я решила, что ему пора познакомиться со шведской природой. У моего дедушки с его женой (точнее, у жены) был дом в Форёсунде, который нам одолжили на выходные. Я хотела показать Эмилю раукары[13], хотя и сама никогда их не видела. В отличие от большинства жителей Стокгольма я не хранила особенных воспоминаний о Готланде. Это был просто остров, кусок земли, такой же, как все остальные. Я не собиралась показывать милые сердцу места, делиться рассказами о детстве и смешными историями. Просто хотела отвезти Эмиля в новое место. Первое утро было ошеломляюще прекрасным. Каждая веточка, каждый листок четко вырисовывались на фоне кристального воздуха и ярко-голубого неба. Было легче жить, легче дышать. Бодрящая погода. Мы взяли велосипеды и поехали к морю. Там мы стоически смотрели против солнца через пролив на то, что называлось Форё.

– Ингмар Бергман, – произнесла я. Может, чтобы произвести впечатление. Может, чтобы дать понять, что в Швеции тоже есть кое-что интересное.

Вскоре начался дождь. Валуны покрылись крапинками, и мы поехали домой. Ужин, мягкие диваны, теплый желтый свет. Эмиль нашел бутылку снапса «Аальборг» и просиял. Потом мы смотрели телевизор. По каналу SVT показывали норвежский сериал – совместное производство Скандинавских стран, – ради которого норвежский, датский и шведский центральные телеканалы потратили кучу денег на аэросъемку Осло. Все было серое, как обычно в детективных сериалах. Осле лежал зажатый горами и фьордами, играл норвежский рок. Мне стало не по себе. Не только из-за мрачного и жестокого сюжета, не только из-за дома, деревьев и птиц в Форёсунде. Но еще и из-за нас с Эмилем на диване.

Эмиль увлекся сериалом. Взгляд его был прикован к экрану.

– Сразу два языка, которые я знаю! – воскликнул он, имея в виду субтитры на шведском. Он радостно говорил о том, какое это трансцендентальное переживание – одновременно находиться в трех языковых пространствах, и какое это утонченное чувство, когда норвежский и шведский открывают в душе свод за сводом…

Я кивала.

– Я тут был. – Эмиль указал на экран, где показывали безлюдное помещение, судя по всему Центральный вокзал Осло.

Я смотрела на него искоса, пытаясь определить, взволновала ли его так интрига (экологическое преступление) или теплые воспоминания о Центральном вокзале. О встрече? О расставании? О хот-доге за 75 норвежских крон? Чем дольше я смотрела на Эмиля, тем яснее понимала, что ненавижу Норвегию и, будь у меня такая возможность, – разбомбила бы ее в пух и прах. Вестфолл, Эстфолл, Сёрланн, Музей Мунка и Грюнерлокку. Сантхансхауэн и Нурмарку. Мир несправедлив. Эмиль по-прежнему был захвачен происходящим на экране, где мужчины с портфелями бегали по улице Карл-Юханс-Гате. А может, теплыми норвежскими воспоминаниями.