Приезжая белоярская курица, Генкина жена, понятия не имела,как важно тусоваться с этими великими людьми, находиться в орбите их внимания,при случае упомянуть о знакомстве, и люди знающие, понимающие, продвинутыесразу начинают по-другому относиться к тебе, уважать начинают, ценить!..

Вот Илона все понимала.

Илону Генка подцепил в каком-то «лофте», где былапрезентация очередного кулебякинского автопортрета.

Кирпичные стены «лофта» подсвечивались синим огнем,кирпичные потолки тонули в клубах подозрительного дыма, кирпичные полы былизастелены коричневыми клеенками, а в углу почему-то стояла новогодняя елка,несмотря на то что за окнами был июль и Питер, непривычный к азиатской жарище,изнемогал от зноя. Елка была украшена лампочками, а также засохшимиокровавленными бинтами и использованными дамскими тампонами. За елкой стоялвентилятор и дул изо всех сил, так что тампоны и бинты шевелились и качались наветках.

Кулебяка рядышком давал интервью трем околохудожественнымбарышням и одному недокормленному юноше в пыльных белых брюках.Околохудожественные барышни, несмотря на бравый вид, были явно смущены, да исам Кулебяка казался не совсем равнодушным к шевелению тампонов внепосредственной от себя близости, искоса поглядывал на них и время от времениделал некое антраша ногами, с каждым разом оказываясь все дальше от елки. Всяостальная компания, вытянувшая руки с диктофонами, перемещалась следом за ним.

– Символом нашей цивилизации, – давал пояснения Кулебяка, –стало соединение крови и грязи, выродившегося мужского и женского начал! Словноогромная вагина, цивилизация исторгает из себя только кровь и грязь, и большеничего! Только страдающие половым бессилием или старческим слабоумием ещенадеются на то, что взбесившийся мир вернется на круги своя!

Какая-то девушка, очень яркая, сверкающая блестками вволосах, на веках, на груди и на джинсах, подошла и тоже стала слушать. Генкедевушка понравилась – тем, что не обратила никакого внимания на тампоны. Поправде говоря, Генку они тоже сильно смущали.

– Он гений, – сказала девушка про Кулебяку, когда Генкаподошел познакомиться, – а им все можно. Вы ведь согласны, что им можно все?

Генке был согласен. Он много бы дал за то, чтобы статьгением и чтобы ему тоже было можно… все. Вешать в середине жаркого лета тампонына новогоднюю елку, к примеру. Получать любых женщин, даже таких ярких, какИлона. Писать собственные автопортреты, очень странные и не похожие наавтопортреты, посмотреть на которые, однако, съезжаются журналисты не толькоотечественного, но и иностранного производства.

Трудно жить, когда ты не гений, а обычный человек и тебеничего нельзя!..

Сиди весь век со своей деревенской дурищей, которая только иумеет, что рыться в книжках и смотреть отсутствующим взглядом, работай своюскучную работу, принимай подачки от тестя, делай вид, что тебе приятно!..

Подвыпив на вечеринке, Генка все это выложил Илоне, котораяникак не уходила из «лофта», все рассматривала автопортрет, и глаза у неесмеялись.

– А что такое? – весело спросила Илона, когда Генка в пятыйраз завел речь о том, как ему надоела жена. – Вы не можете послать ее кчертовой бабушке? У вас династический брак?

– Да в том-то и дело! – воскликнул Генка. У него шумело вушах, и казалось, что в голове плещется весь выпитый виски со льдом и льдинкиострыми краями колют его мозг. – Не могу! Куда я пойду?! Ее папашка намквартиру купил, и у меня на эту квартиру никаких прав нет, как будто я собака!Ну правда как собака!.. Она единственная дочь, королевишна, а я никто! Куда япойду?! К матери в коммуналку на Лиговку?! А я не хо-ччу! Не хо-ччу, понятно?!

– Да мне-то понятно, – задумчиво рассматривая его, сказалаИлона. – А вот ей ты об этом говорил?

– Кому? – не понял Генка. Желтые пары виски сгустились подсамым черепом и застилали глаза.

– Да жене своей, кому! О том, что ты ее не любишь и живешь сней только ради квартиры?

Генка попытался вспомнить, говорил или нет, и сказал навсякий случай:

– Сто раз говорил!..

Илона с насмешливой нежностью взяла его под руку, и ееусеянная блестками грудь оказалась в непосредственной близости от Генки.

– Я не понимаю таких женщин. – Илона повела его мимоавтопортрета, под которым на матрасике спал безмятежным сном художественныйгений Кулебяка.

– Ка… каких женщин? Разве она женщина?! Она… она…

Илона тащила Генку под руку, перед глазами у него всесверкало и искрилось от ее блесток, а может, от того, что в голове произошлокороткое замыкание.

– Она не женщина, – бормотал Генка среди сыпавшихся на негосо всех сторон блесток и искр, – она… она… Она выдра и выпь!

– Кто-о-о?!

– Выдра и выпь! – гордо повторил Генка. – Ты мне верь, язнаю, что говорю!..

Кажется, эта, которая в блестках, – Генка вдруг позабыл, какее зовут, – над ним смеялась, а может, наоборот, жалела, и все куда-то еготащила. Он поначалу шел, а потом стал вырываться, но она все равно тащила, и онсел на ступеньки – там были какие-то ступеньки – и заплакал.

Ему казалось, что он плакал очень долго, звезды и искрыкуда-то подевались, зато появился огонь, который жег ему глаза, казавшиесяочень сухими, и в голове гудел набат, и ужас подкатывал к горлу, и невозможнобыло разлепить ссохшиеся веки, и…

…И вдруг оказалось, что уже утро. Нет никакого огня. Солнцесветит ему в лицо, жаркое, летнее, веселое солнце, и окно странным образом переехалона другую сторону, и второе окно за ночь кто-то заложил кирпичом!

Постепенно выяснилось, что никто ничего не заложил. Простоон, Генка Зосимов, спит вовсе не в собственной спальне, а в чьей-то чужой, итам всего одно окно!..

Потом припомнились блестки в волосах, на груди и на веках,потом тампоны на елке – тут Генку чуть не вырвало, – кулебякинский гений, умныеразговоры, странное имя, которое он вчера под вечер никак не мог выговорить, иеще то, что выдра и выпь не знает, где он, и наверняка подняла на ноги всюгородскую милиция, с нее станется!..

Потом пришла Илона и принесла ему чаю с лимоном и дветаблетки аспирина, почему-то на блюдечке. Блюдечко было не слишком чистым, смутными засаленными краями, как будто много лет у него мыли только серединку.

Их роман был бурным и великолепным. Илона оказаласьхудожницей, то есть натурой утонченной и понимающей, не чуждой этническомуджазу и современному искусству. Со всеми она была знакома, с Тимоти фонДавыдовичем даже на «ты», а сам Кулебяка однажды похвалил ее инсталляцию подназванием «Будильник». Инсталляцию Илона сооружала часа два, не меньше. Наободранной колченогой табуретке стоял разваленный на две части школьный глобус.К одной его части клеем «Момент» были приклеены старые наручные часы, давноостановившиеся. А к другой – проволокой прикручена крышечка велосипедногозвонка. Из наивного белого пластмассового брюха вскрытого глобуса торчалапустая банка из-под кока-колы. С этой банкой художнице пришлось повозиться, ибоона никак не хотела стоять, все время вываливалась из земного чрева с тихимжестяным звуком.