Кулебяка сказал про инсталляцию «Будильник», что она,конечно же, сыровата, но мысль… мысль есть!..

Генка тоже находил, что мысль есть, но до конца не понимал,какая именно. Но какая-то точно есть!

Все началось заново – как будто жизнь, описав круг, вышла нановую орбиту. Он встречал свою художницу у подъезда старого питерского дома,где она снимала студию, провожал домой, покупал цветы и смешного шагающегоВинни-Пуха у торговки на Невском. Они ели мороженое и сидели на набережной,свесив босые ноги с гранитного парапета. Ноги не доставали до воды, но в ихсидении была удивительная легкость, молодость, счастье! Солнце светило, чайкапарила над свинцовой водой, по мосту в обе стороны шли машины и люди в летнихлегких одеждах. Ни люди, ни машины не знали, как хорошо Илоне и Генке вдвоем,как весело болтать, как они с полуслова понимают друг друга, и впереди у нихцелый вечер – в каком-нибудь «лофте» или клубе, где все так же отчаянно молодыи талантливы, так же понимают друг друга с полуслова или вообще без слов!..

Где-то на заднем плане маячила Генкина жена Катя – у Илоныничего такого не было, в смысле семейными узами она не была обременена, – нокакое это имело значение?! На наличие какой-то там жены Кати никто не обращалвнимания, влюбленные о ней словно позабыли – стоит ли думать о чем-то или оком-то, совершенно не имеющем к ним отношения?!

Так прошло лето, и осень минула, и зима накатила иотступила, освободив от морозных цепей застывший в судороге город. Началасьвесна, и вместе с ней проблемы.

Студия, в которой работала Илона, была, конечно, никакой нестудией, а просто громадной комнатой в громадной питерской коммуналке натринадцать жильцов, и в одночасье Илону оттуда выставили вместе со всемиинсталляциями, привезенными с выставок и сделанными просто так, для души.Какой-то нувориш, чуждый понимания прекрасного, коммуналку купил, расселил ивознамерился соорудить в ней уютное гнездышко, чтобы жить там с супругой инаследниками.

Перевозить инсталляции оказалось делом крайне неудобным,грязным и очень затяжным. Обливаясь потом, Генка таскал с четвертого этажа всеэти табуретки, стулья, консервные банки, рулоны туалетной бумаги – слава богу,неиспользованной! – фанерные звезды, обтянутые фольгой, и даже остов пружиннойкровати. Грузчикам невозможно было довериться, ибо все это был не просто хлам,а произведения искусства и образчики Илониного творчества.

Генка все таскал и таскал, а инсталляции все никак незаканчивались, и вообще в какой-то момент ему стало казаться, что конца имникогда не будет. Да еще унылый молодой водитель, наблюдавший за Генкинымимучениями, подлил масла в огонь.

Когда Генка бережно устанавливал в кузов кресло с выдраннойобивкой и подтыкал поролоновые клочья, символизировавшие, если он правильноуловил, разоренное родительское гнездо, водитель подошел, облокотился наоткинутый борт, засмолил папироску и осведомился, куда Генка намерен вывозитьхлам.

Генка, пыхтя, отдуваясь и утирая кативший градом пот,выпрыгнул из кузова, спросил у водителя папиросу, закурил и назвал адрес.

– А то давай сразу на свалку, хозяин, – предложил тотсочувственно. – Чего туда-сюда круги наматывать! Все одно придется… того! Замост!

– За какой мост? – не понял Генка.

– Ты че, приезжий? – обидно спросил Генкин собеседник,сплюнул и объяснил: – Свалка городская тама! За мостом! – И показал небритымподбородком куда-то в сторону пыльных окон, облупленных стен и расхристанныхдверей углового парадного. – Небось бабуся твоя и не обидится! Небось тоже жпонимает, что такому добру только на свалке и место! Вот жисть, а? Наживала,наживала, а теперь в помойку!..

– Какая бабуся? – опять не понял Генка.

– А ты разве не бабусю перевозишь? – удивился водитель. – Яиз этого дома трех бабусь перевез! Эх, расселяют потихоньку коммуналочки-то! Ау твоей рухлядишка совсем того… подкачала. У тех трех поприличней все же!..

В тот вечер впервые Генка с Илоной поссорились.

Вдруг он перестал видеть в вылезающем во все стороны желтомкрошащемся поролоне «символ разоренного родительского гнезда», и показалосьему, что нет в этом вовсе никакого «послания», и «мысли» тоже нету – поролон иесть поролон!..

Вдруг ему показалось, что время – почти год! – потерянонапрасно, что зря он так уж налегал на то, что жена его Катя «выдра и выпь». Вконце концов, именно на ее денежки он живет, и именно тесть пристроил его наработу в хорошее рекламное агентство, и не просто так пристроил, а ведущимхудожником!..

Вдруг ему захотелось… домой.

Домой – на Каменноостровский, в громадную квартиру,состоявшую даже не из одной, а из двух бывших коммуналок! Их расселениемкогда-то занимался сам Мухин Анатолий Васильевич, и тогдашний питерский мэр всяческиему в этом помогал. Захотелось в собственное парадное, с мраморной, истертоймножеством ног лестницей, широкими пыльными окнами от пола до потолка, фикусамив горшках на каждой площадке. Эти фикусы всегда Генку бесили и казалисьвоплощением мещанства и пошлости, а тут вдруг ему так захотелось… к фикусам!Возле них спокойно, уютно, широкие листья глянцевы и самодовольны, ибо уборщицаЛюба каждый день протирает их тряпочкой. Внизу хлопает дверь, Люба разгибаетсянад своим ведром, заправляет под косынку тусклые мышиные волосы, прислушиваетсяи точно знает по шагам, кто пришел – жильцов в этом парадном не так уж много!

– Здравствуйте, Любушка, – весело говорит Генка, взбегая ксебе на четвертый этаж.

– И вам не хворать, Геннадий Петрович, – подобострастнокланяясь, отвечает ему Люба и опять принимается за свои фикусы.

Генка в своем парадном хозяин и господин!.. И все об этомзнают – и Люба, и фикусы, и дворник Саид, и «выдра и выпь» знает, и все соседи!А здесь?! Кто он здесь?! Грузчик по договору?! Хранитель Илониных инсталляций?!Да и вообще он до смерти устал от неуюта, табачного дыма, сальных блюдец, умныхразговоров!.. Когда все вокруг вели эти разговоры, Генка впадал в тоску – онпочти ничего не понимал, а должен бы понимать, и со временем ему сталоказаться, что не понимает он не потому, что туп, а потому, что разговорыбессмысленны и уловить суть невозможно как раз потому, что ее… нет.

Вдруг ему захотелось, чтобы все стало как было – чтобыКатька читала ему из своих книжек, чтобы по выходным приезжали ее друзья,успешные, ухоженные, красивые люди, совсем из другой жизни!.. Чтобы Димка, мужподруги Ниночки, пригласил его в выходные на стрельбище куда-то в район Пескови заехал за ним на своем «Мерседесе». Генке нравилось стрелять, было в этомчто-то очень мужское и правильное, из кино про богатых и знаменитых, и«Мерседес» ему нравился! Чтобы чай был не в разномастных чашках, страннопахнущих то ли водопроводом, то ли застарелой немытостью, а в тонком китайскомфарфоре – из китайского фарфора пить чай значительно вкуснее, вспомнилось ему.Чтобы в дождь сидеть в эркере, задрав ноги на подоконник, курить и смотреть,как тает в серой дождевой петербургской мгле Соборная мечеть.