Дукун выслушал, ни разу не перебив. Дождался, пока Хиджу закончит, достал бетельницу, предложил собеседнику, когда тот отказался, неспешно разжевал свою порцию.

– Эту женщину отдал тебе сам дракон. А ты не смог уберечь ее от злого языка первого встречного пройдохи. Мысли, которые он внушил ей, оскорбительны для драконов и духов и могут навлечь на вас их гнев.

– Но ведь Аби сама родилась на Западе, как я мог ей помешать искать встречи с людьми ее племени?

– Она твоя жена! – одернул дукун с раздражением. –Ты должен был запретить ей. И сейчас – почему ты не проявишь твердость? Если женщина чувствует слабость своего мужчины, она лишается опоры и покоя в душе. Не потому ли твоя жена ищет все это у чужих людей?

– Ты прав, мудрый Пурнама, но… – Хиджу осекся. В воображении сам собою возник образ Абигаэл. Ее глаза смотрели доверчиво и ласково, губы цвета лепестков лотоса чуть заметно улыбались. Даже представлять, как в этом взгляде появится страх, обида или разочарование было невыносимо больно, но сказать о таком дукуну значило поставить под сомнение свою мужественность.

Будучи в отличие от Хиджу знатоком людской природы, Пурнама уловил смятение собеседника, догадался о причине и пожалел его. Он знал, что слабость сильного человека зачастую в самой этой силе, в требовательной жестокости к самому себе. К тому же к девушке с Драконьего острова дукун всегда относился по-особенному: помимо того, что Абигаэл была драгоценным украшением деревни, внимание волшебного существа позволяло надеяться на его покровительство.

– Аби разумная женщина, дай ей время самой во всем разобраться, – сказал дукун, лениво щурясь на солнце. – Теперь западный жрец ушел, и невелик шанс, что он вернется.

Хиджу удивленно посмотрел на дукуна и только сейчас вспомнил, что должно случиться в ближайшие дни. Пурнама ответил ему взглядом, в котором под обманчивой безмятежностью едва уловимо читалась непреклонная, безжалостная решимость. Хиджу вдруг подумал, что лучше бы человеку, называвшему себя братом Рикарду, не возвращаться сюда больше никогда. Если он вообще сумеет дожить до заката.

– Ты нарочно держал их в деревне до этого дня? – дукун кивнул в ответ. – Но зачем? Ведь они наверняка ни о чем не подозревают…

– Если западный бог в самом деле велик, и этот человек вправе говорить от его имени, бог защитит своего жреца. Тогда я своими руками установлю алтарь Иисусу и первым возложу на него дары. Если же нет – самозванец получит по заслугам и не будет больше лживыми проповедями сбивать людей с толка.

В рассуждениях дукуна был смысл, но, несмотря на неприязнь, Хиджу вдруг стало жаль непутевого монаха и еще больше его спутницу, виновную лишь в том, что польстилась на доброе слово. От людей в родной деревне она видела мало доброты, неудивительно, если пришлый, отнесшийся к ней как к равной, стал для несчастной ближе соплеменников.

Задумавшись, Хиджу смотрел на запад, будто силясь увидеть за склоном горы, за утесами извилистого берега, среди густых зарослей, тенистых и влажных, спускавшуюся с вершин угрозу. Конечно же, не мог он ни разглядеть их, ни услышать: не в силах человеческих смотреть так далеко. Но дукун, безмятежно жевавший сейчас бетель, словно и не послал он беззащитных людей почти на верную гибель, обладал чутьем, недоступным простым смертным.

Он знал наверняка, еще загодя, что в это утро, едва только розовый шелк зари отразится в притихшем море, там, в глубине джунглей, в затерянной в горах деревне, дикие воины лесного племени начнут свой путь к побережью.

Одурманенные ритуальными песнопениями, особыми зельями, собственной молодой, ликующей силой, вышли они на особую охоту, какая бывает раз в году. Неукротимые и буйные, несутся они сквозь чащу, сметая преграды подобно волне, и горе тому, кто встретится на пути. Не люди должны стать жертвой диких охотников – всего лишь выходящие в эту ночь на сушу большие черепахи, но ослепленные яростью воины убивали любое встреченное живое существо, считая его подношением духам.

Никто из жителей окрестных деревень не рисковал в такие дни уходить в лес и даже приближаться к песчаным берегам после захода солнца. Но Дуйюн выросла на другой стороне острова, далеко от этих мест, и наверняка ничего не знала о надвигавшейся опасности. А монах очевидно предпочтет устроить ночлег на мягком чистом пляже, а не в кищащих змеями джунглях. Как поступят лесные воины с чужаком в странной одежде, говорящим на непонятном языке?

– Они убьют их, – вслух сам себе ответил Хиджу.

– Значит, на то воля богов, – отозвался дукун и пристально на него посмотрел. – Ты что же, жалеешь? Не ожидал от тебя такой мягкости, ныряльщик.

– Можно было просто прогнать их прочь, как только приехали… – Хиджу спохватился и осекся. Он пришел просить у дукуна помощи, а не искать с ним ссоры. – Но тебе лучше знать. Даже если и жалею – кто я такой, чтобы спорить с тобою, и уж тем более с волей богов.

Пурнама улыбнулся, сомкнул веки, словно сытый дремлющий кот – вот-вот замурлычет, замолчал надолго. С закрытыми глазами можно не отвлекаться на привычные картинки видимого мира и обратить все внимание на кое-что поинтересней. Дукун и сам не смог бы объяснить, как он узнает недоступное простым людям.

Вот сейчас, не глядя на сидевшего по левую руку ныряльщика, Пурнама явно ощущал его сомнения, сожаления и тревогу. Расширив круг своего внимания, мог коснуться им любого жителя деревни. Для этого дукун почти не прилагал усилий, как и для того, чтобы почуять чужеземца, упорно идущего навстречу своей судьбе. На миг Пурнама словно незримо приблизился к жрецу, услышал его дыхание и ровное биение сердца.

Дукун усмехнулся. Как бы ни важничал чужак, как ни бахвалился защитой сильного правителя, богатством своего рода и величием бога, которому служит, он все равно оставался обычным человеком, ничем не превосходившим самого жалкого из жителей местных деревень. И сейчас он брел почти вслепую, способный замечать лишь малую часть срединного мира, подобно тому, как с берега видно небольшие верхушки огромных коралловых рифов, скрытых в глубине.

Монах шагал вперед, увлеченный своими мыслями, и даже представить не мог, что за ним наблюдают. Возможно, для него и к лучшему было не подозревать о невообразимой силе, коей порой наделены местные дукуны, ибо узнав о таком, он бы наверняка решил, что борется на острове не только с язычниками, но с самим Дьяволом и его свитой.

Сегодня же его огорчала лишь неудача, постигшая с первым же из встреченных племен, и долгое время он молчал, погруженный в тяжкие размышления. Солнце миновало зенит, но жара все еще была в разгаре. Тень невысоких пальм, тянувшихся вдоль пляжа, не спасала. А брат Рикарду, казалось, позабыл про зной, хоть время от времени и смахивал с лица щекочущие кожу струйки пота. Напрасно Анна вздыхала, посылала в его сторону красноречивые взгляды и демонстративно обмахивалась сорванной на ходу веткой с увядшими уже листьями – монах ее намеков не замечал, все шел и шел, не останавливаясь даже ради глотка воды.

– Мы идем с самого рассвета, – сказала, наконец, измученная послушница. – А жара еще не скоро спадет. Пора бы отдохнуть, так и заболеть недолго.