приезжала на ферму. Всеми делами теперь заправляла Дора. Которая и пяти минут не могла вынести замкнутое пространство, с документами она работала в доме, в гостиной.

⠀ Забравшись на чердак, Сима, передвигаясь на цыпочках, подкралась к бойнице. Рядом стояла винтовка. Она вскинула её на плечо и посмотрела в оптический прицел. Про себя подумала, как хорошо, что его пристрелять успела. Привыкла. И с чего бабуля решила его усовершенствовать? Поменяла охотничий на тактический. Такие только у спортсменов— стрелков бывают. Для дальних выстрелов. Пока баба Венера не застукала внучку с винтовкой в лесу, она не прятала патроны. Теперь у Серафимы был свой склад боеприпасов. Для тренировок. Прятала в лесном домике. Даже Милки не знал, что Сима по области занимала не раз призовые места в первенствах по биатлону. До травмы. Травмой и воспользовался тренер стрелковой команды и переманил Серафиму к себе.

Говорил, она, будто родилась с винтовкой в руках. И тогда, в лесу, когда бабушка обнаружила её, стреляющей по банкам, окликнула ее:

— Ох, ты стеклышко моё, я этот работающей своей Маруси ни с чем не спутаю. Лиса. Добралась. Глаз пристрелен, а ты с мелочевкой балуешься. Коли на ты с оружием, на дальность тренируй, а не с 5ти метров. В дротики играть, ай ли? Так в прилеске появились бегущие чучела на верёвках. А у Симы новый тренер. Бывший снайпер, на счету которого 112 фрицев, Венера Кондратова, с позывным Тоська. Тошка. Почему — то так звучало её грозное имя в логовое врага.

⠀ Серафима направила оптический глаз в сторону дороги, затаив дыхание, и еле улавливая биение собственного сердца, скользнула дулом по лесу, лизнула крыши пристроек, коснулась прицелом двор, и поймала фигуру. Подкрутила оптику, настроила. Журналистка. Толклась возле конюшни. Постоянно оборачиваясь в сторону дома.

Серафиму напрягла ситуация, тем более что эта странная барышня давно исчезла из виду. Сима быстро спрятала винтовку и спустилась вниз так ловко, что позавидовал бы матрос с пиратских галер.

Будто прилипшая к стене у лифтовой, там, где девушку не видно ни домочадцам, ни с улицы, она вслушалась в разговор.

— Нет, я же просила, не вмешиваться, я бы сама все узнала. Ты, как всегда, все испортил. Сдалась тебе эта картина, из — за тебя я испорчу себе всю карьеру. Да. Нет. Ну. Не веришь? Она бы мне, итак, все рассказала. А теперь?

Да, папа, — закончив разговор, Лиза выругалась, кинула сотовый о деревянный сарай. — Твою ж мать, твою мать, ненавижу. Аааа, — она спохватилась и подобрала развалившийся на части телефон. Когда Серафима выплыла на фоне мерцающего света луны, сражающейся с пытающимися пленить, графитовыми тучами, Лиза вздрогнула. И попятилась.

— Дорогуша, то, что я услышала — мне не понравилось, — Сима грозно надвигалась, выхватив испуганное бледное лицо корреспондентки.

— Серафима, подслушивать не хорошо, аа, ну да, я же забыла, несчастная сиротинушка, откуда тебе знать про хорошее воспитание? — Лиза, пятясь к конюшне, язвила.

Тревожно заржали кони. Сима беспощадно светила фонариком в лицо журналистке.

— Лучшая защита — нападение, это тебе вывод от сиротки номер один, а на урок номер два сама напросилась. Граф! Охраняй.

⠀ Лиза вздрогнула, когда почувствовала, как что — то массивное ткнулось под лопатки. Грозный рык и частое жаркое дыхание за спиной лишили девушку смелости, паника пробежала по желудку девятибалльной волной. В этот миг на плечах повисли огромные чёрные лапы, и опасное животное сбило Лизу с ног. Огромный дог прикусил куртку, мотнул несколько раз головой и навис над жертвой, из пасти воняло. Морда собаки была так близко, что журналистка разглядела даже коричневые кариозные пятна на клыках пса.

— Граф, хватит, молодец, сидеть! — Сима согнула руку в локте, ладонью вверх. Граф не хотя отпустил из объятий обидчицу хозяйки. И сел. Даже сидя, он был ростом по грудь Серафиме. Лошади в стойлах метались и хрипели.

— Я расскажу. Но я ни при чем. Это все отец, он помешался на этой картине.

— Бабуля тоже. Говори, но не мне. Ей расскажешь. Вставай. Граф! Рядом!

— Да это не Граф, а Лорд Баскервилей, — Лиза озиралась и жалась к Серафиме. Королевский дог в темноте казался той самой зловещей собакой из торфяных болот с горящими жёлтыми глазами. Он недовольно поскуливал, то и дело прикусывая предательницу за одежду. Лиза каждый раз подергивалась, покрываясь мурашками.

— Баб Веня, смотри кто у нас тут, лазутчик! Никакая она не журналистка! — Серафима кричала так, что в дальнем коровнике всполошились буренки, и наперебой замычали.

Засуетились и домочадцы. Венера Степановна с трудом отклеила свое сухопарое тельце от единственного кресла в комнате, бежевый уставший велюр сливался с цветом кожи пенсионерки. Колченогая бабуля проковыляла крабьей походкой к журналистке. Нащупала на груди очки, висящие на цепочке. Напялила на нос и зловеще прошипела в лицо испуганной девушки:

— Девка, ты мне сразу не понравилась! — в нос Лизе остро ударил запах полыни, корвалола и почему — то затхлой воды. " Как противно воняет старость", — подумала она.

— Вы мне тоже, уж простите, — огрызнулась Лиза.

— Что замышляешь, то уже давно на раз — два прочитано, — шишковатый палец с выцветшим ногтем постучал по голове гостьи. Можешь даже не продолжать, Серафимушка, небось, опять охочие за картиной пожаловали.

— Не охочие, а те, кому по праву положено, — окрысилась Лиза.

— В кармане у тебя наложено. Положено им. Да, Веня ваша совсем не дура. Оценила картинку давно, ещё в 80– х. И положена она не вам, а в банк. Ещё когда первые просители пошли, по наводочке специалистов. Все рассоветовали дуре Венере, мол, что за синие кони, не картина, а сплошная депрессия. Зачем она в доме. Пусть в доме художников висит, не произведение искусств, но абстракция и работа дореволюционная. А цена, мол, копеешная. А мне эти синие кони жизнь спасли. Копеешная цена у жизни — то моей? А? Говори? Во сколько б ты жизнь человеческую оценила?

— Эту картину дядя моего отца написал, зачем вам немецкое наследие, позвольте спросить? "Башня синих коней" была в коллекции Гимлера. Знали?

— Тут дураков нет, дядька ваш супротив меня в дуло не целился, вот что я тебе скажу. Карл Францевич, батюшка твой, когда о немецких кровях вспомнил, ась? Когда историю преподавал в институтах — помалкивал. И в партийных работниках не Карлом его величали, а Коляном Федорычем. Я старая, но не глупая. Оперился, антикваром стал. Папой кличут. Ещё немножко и Римским обзовут, — семья Кондратовых разноголосо засмеялись.

— Нечего с ней разговаривать, пусть катится туда, откуда пришла, — выступил вперёд