– Тогда почему ты здесь? Иди! А то еще пропустишь что-нибудь важное, – бросил Краснов неожиданно зло. Дуня опешила: 

– Ну, а со мной ты так за что? 

Семен обернулся, но в сгущающихся на улице сумерках она все равно не смогла разглядеть его лица.

– Извини, – с шумом выдохнул он. – Ты права.  Знаешь, мне сейчас правда лучше побыть одному. 

Семен крутанулся на пятках и помчался вниз по ступенькам к пляжу. Дуня с силой закусила губу. Гордость не позволяла пойти за ним следом. А беспокойство за него не давало уйти. Вжимая пальцы в металлические перила, Дуня взволнованно наблюдала за тем, как Семен размашисто шагает все ближе и ближе к морю. Как садится и замирает, уставившись на дотлевающий на горизонте закат. Напряженный до невозможности. И такой неправильно одинокий. Сейчас Семен напоминал ей маленького потерянного мальчика, которого ей до зуда в пальцах хотелось пожалеть. Но это было неправильно. Уже тогда что-то подсказывало Дуне, что жалости он не только не примет, но и никогда не простит. Вместе с этим потерянным мальчиком в Семене уживался вполне себе взрослый мужчина. Крепкий мужчина, гордый. Сильный и волевой. Который так целовался, что… Дуня отвела ладонь от перил и осторожно потрогала губы. Который целовался так, что у нее и теперь горела кожа. Словно он на ней выжег клеймо. Конечно, в своих мечтах она много раз представляла этот поцелуй, но… её мечты и близко не стояли с реальностью. Не стояли с реальностью, да и не готовили к ней.

Не чувствуя под собой ног, Дуня слетела с лестницы. Наклонилась, чтобы снять обувь, и, стараясь ступать бесшумно, поравнялась с Семеном. А потом так же тихо, не привлекая к себе внимания, опустилась рядышком с ним. Их руки едва не соприкасались мизинцами. И в этой несостоявшейся близости было что-то такое, от чего у нее дыхание замирало, и сердце сбивалось с ритма.

К вечеру стало гораздо прохладней, но, несмотря на охвативший ее озноб, Дуня и не думала уходить. И в какой-то момент ее терпение было вознаграждено. Тяжело вздохнув, Семен закинул руку Дуне на плечи и осторожно прижал к себе. Его большое тело было ненормально горячим. Как печка на старой еще дедовской даче. Дуня уткнулась носом Краснову в подмышку. Вдохнула его терпкий аромат. Неглубоко, чтобы он не догадался, что она, может, только им одним и дышит. 

– Зря это все, – шепнул Семен ей в волосы. 

– Что именно? 

– Все. Ничего ведь у нас не будет, Дунь. Так, только нервы друг другу попортим. 

– А не будет-то почему? 

– Потому что разные мы. Слишком разные, чтобы у нас с тобой хоть что-нибудь вышло. 

– А с Сандаловой вы, выходит, одинаковые? – вспылила Дуня, удивляясь тому, сколько горечи просочилось в её тихий голос. Семен замер. Отстранился, внимательно вглядываясь в Дунино лицо, но все же вряд ли что-то разглядев в темноте. 

– Если только в одном. 

– И в чем же? 

– Ты не поймешь. Да это и не важно. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Дуня затихла, обдумывая его слова. Семен медленно разорвал их объятья и встал. С опозданием Дуня последовала его примеру. Обхватила себя за плечи в безуспешной попытке согреться и, стуча зубами от холода, проговорила:

– Знаешь, думаю, ты мне соврал. 

– Когда? 

– Когда сказал, что ничего не боишься. Да ты напуган, может, больше нас всех. И все твои слова о том, что ты знаешь, как сложится твое будущее – полная чушь. Ни черта ты не знаешь. Ни чер-та! Ты в таком ужасе, что боишься даже попробовать… 

– Что? 

– Что-то стоящее! Мне кажется, ты настолько привык к плохому, что сам избегаешь хорошего. Оно тебя безумно страшит. И ты бежишь от этого хорошего, как от чумы, – выпалила Дуня. –  Семен… 

– Что? 

– Ты думаешь, что недостоин? – затаила дыхание. 

Из-за тучи выкатилась круглая, как блин, луна. В ее холодном голубом свете глаза Семена блеснули.

– Ты спятила, – усмехнулся он, после чего развернулся и ушел, ни разу не оглянувшись. Возможно, будь Дуня чуть более уверена в себе, она бы побежала за ним. И ведь дожала бы! Но вот как раз уверенности ей и недоставало. Уже спустя минуту собственные слова и нелепые вопросы Дуне показались такими самонадеянными, что ей стало до невозможного стыдно. С чего она вообще решила заняться этим глупым психоанализом? В конце концов, у происходящего было гораздо более простое объяснение. Она ему просто не нравилась. И вся обходительность Краснова объяснялась лишь тем, что он хотел поступить с ней, влюбленной дурочкой, по-джентльменски. Отсюда и его нелепые «мы слишком разные»… 

Какая, к черту, разница, какие они – разные или одинаковые? Все это лишь шелуха. Не имеющая значения, когда любишь. А он не любил. Не любил – и все тут. Выкуси, Дуняша.

Звонок телефона застал Дуню, когда она, окончательно расклеившись, тащилась вверх по ступенькам.

– Да? – шмыгнула носом. 

– Дунь, ты где?! Цыплята вылупляются! Мы все мчим к Ромке, ты с нами? 

– Ага. Скоро буду. 

Но скоро не получилось. К моменту, когда Дуня добрела до дома Быкова, вылупились двадцать семь из тридцати цыплят. И теперь они, страшные и несуразные, копошились в заранее приготовленной коробке в окружении склонившихся над ними ребят.

– Ну, вот! Двадцать восьмой пошел. А ты, Ром, говорил, что все ни за что не выживут, – заметила Мариам, в восхищении разглядывая птичье потомство. 

– Ага. Так обычно и бывает. Выживает хорошо если процентов восемьдесят пять. А у нас, считай, сто. 

– У тебя талант, Ром, – улыбнулась Караулова. А Ромка (о чудо!) вполне уверенно ей ответил: 

– Да ладно тебе. Просто повезло. 

– Нет-нет, я настаиваю. Никакое это не везение. Я уверена, что и с оставшимися яйцами будет все хорошо. 

– Было бы круто. Мариам… 

– М-м-м? – промычала та, ласково почесывая пальцем еще влажное птичье брюшко. 

– А что ты с ними будешь делать? 

– С кем? 

– Ну, с цесарками. 

Мариам открыла рот, но далеко не сразу нашлась с ответом. Дуня решила, что у неё его в принципе не было, и Мариам придумывала, что сказать на ходу.