По имеющимся сведениям, во время этого банкета Мацуи начал подозревать, что в Нанкине что-то всерьез пошло не так. В тот же вечер он собрал совещание в штабе и приказал вывести из города все войска, в которых не было необходимости. На следующий день западная пресса сообщила, что японская армия участвовала во всеобщем заговоре молчания против Мацуи, чтобы помешать ему узнать всю правду о зверствах в Нанкине[79].

Когда Мацуи начал осознавать весь масштаб насилия, убийств и грабежей в городе, он пришел в оторопь. 18 декабря 1937 года он говорил одному из своих гражданских помощников: «Теперь я понимаю, что мы неосознанно произвели на город самое худшее впечатление. Когда я думаю о чувствах и настроениях многих моих китайских друзей, бежавших из Нанкина, и о будущем двух наших стран, меня охватывает уныние. Я чувствую себя крайне одиноким в своем убеждении и никогда не смогу радоваться этой победе»[80]. Он даже выразился с некоторым сожалением в заявлении, сделанном в то утро для прессы: «Лично я сожалею о человеческих трагедиях, но наша армия должна продолжать наступление, пока Китай не раскается. Сейчас, зимой, у нас есть время на размышления. Я выражаю свое глубокое сочувствие миллионам невинных»[81].

Позже, в тот же день, когда японское командование провело похоронный обряд по погибшим во время вторжения японским солдатам, Мацуи осудил 300 офицеров, командиров полков и других, за насилие в городе. «Никогда прежде, – писал японский корреспондент Мацумото, – начальник еще не устраивал своим офицерам столь серьезный разнос. Военные не могли поверить, что Мацуи мог так себя вести, поскольку один из присутствовавших офицеров был принцем императорской крови»[82].

В воскресенье 19 декабря Мацуи перебрался в загородную штаб-квартиру Асаки, а на следующий день отправился на эсминце в Шанхай. Но, оказавшись там, он совершил еще более шокирующий поступок, поделившись своими тревогами с «Нью-Йорк Таймс» и даже рассказав американскому корреспонденту, что «японская армия, вероятно, сегодня самая недисциплинированная армия в мире»[83]. В том же месяце он отправил смелое послание начальнику штаба принца Асаки. «По слухам, беззаконие продолжается, – писал он. – Воинскую дисциплину и моральный дух следует тем более строго поддерживать, поскольку нашим командиром является принц Асака. Любой, кто ведет себя неподобающим образом, должен быть сурово наказан»[84].

Во время празднования Нового года Мацуи все еще был недоволен поведением японских солдат в Нанкине. За тостом он признался одному японскому дипломату: «Мои солдаты совершили нечто дурное и достойное крайнего осуждения»[85].

Но убийства продолжались. Похоже, даже Мацуи был не в состоянии их остановить. Если верить тому, что рассказывал Мацуи годы спустя, короткий визит в Нанкин заставил его прослезиться перед своими коллегами. «Сразу же после поминального обряда я собрал высших офицеров и разрыдался перед ними от злости и бессилия, – рассказывал Мацуи буддистскому исповеднику перед своим повешением в 1948 году. – Там были… как принц Асака, так и генерал-лейтенант Янагава. Я сказал им, что все было потеряно в одно мгновение из-за зверств солдат. И можете представить – даже после этого солдаты надо мной смеялись»[86].

Женщины для удовольствия: наследие Нанкина

Одним из наиболее причудливых последствий случившегося в Нанкине массового насилия стала реакция японского правительства на возмущение со стороны западных государств. Вместо того чтобы наказать виновных солдат, японское верховное командование запланировало создание гигантской подпольной системы военной проституции, вовлекшей в свою сеть сотни тысяч женщин по всей Азии. «Японский экспедиционный корпус в Центральном Китае отдал приказ открыть на этот период дома удовольствия, – отмечает Ёсими Ёсиаки, выдающийся профессор-историк Университета Чуо, – поскольку Япония опасалась критики со стороны Китая, Соединенных Штатов Америки и Европы после случаев массового насилия в промежутке между сражениями в Шанхае и Нанкине»[87].

План был прост. Заманив, купив или похитив от 80 до 200 тысяч женщин – большинство из японской колонии в Корее, но многих также и из Китая, Тайваня, Филиппин и Индонезии, – японские военные надеялись снизить процент беспорядочного насилия над местными женщинами (уменьшив возможность для международной критики), сдержать распространение венерических заболеваний посредством использования презервативов и таким образом вознаградить солдат за долгое пребывание на фронте. Естественно, позднее, когда мир узнал об этом плане, японское правительство отказалось признать свою ответственность, настаивая в течение последующих десятилетий, что военными борделями заведовали местные частные предприниматели, а не имперское правительство. Однако в 1991 году Ёсими Ёсиаки обнаружил в архивах японского министерства обороны документ под названием «О наборе женщин для военных борделей»[88]. На документе стояли личные печати представителей японского высшего командования, и в нем содержался приказ о немедленном строительстве «заведений для сексуального удовольствия», чтобы прекратить насилие военных над женщинами в контролируемых японцами регионах Китая.

Первый официальный дом удовольствий открылся в окрестностях Нанкина в 1938 году. Слово «удовольствия» в отношении как женщин, так и домов, в которых они жили, выглядит смехотворно, поскольку оно наводит на мысль об идиллических образах прекрасных гейш, играющих на лютнях, купающих мужчин и делающих им массаж «шиацу». В реальности условия в этих борделях были крайне убогими с точки зрения большинства цивилизованных людей. Бессчетное множество этих женщин (которых японцы называли «общественными уборными») кончали с собой, узнав о своем предназначении; другие умирали от болезней или были убиты. Тех, кто остался в живых, ждали пожизненный позор и изоляция, бесплодие и разрушенное здоровье. Поскольку большинство жертв происходили из культур, идеализировавших женское целомудрие, даже те, кто выжил, редко рассказывали после войны (большинство – вплоть до самого недавнего времени) о том, что им пришлось пережить, в страхе перед еще большим позором и осмеянием. Азиатское конфуцианство – особенно корейское – возводило женскую непорочность в ранг большей добродетели, нежели сама жизнь, убежденно веря, что любая женщина, пережившая подобное унижение и не покончившая с собой, оскорбляет общество самим фактом своего существования. Соответственно, прошло полвека, прежде чем некоторые из «женщин для удовольствия» нашли в себе смелость нарушить молчание и потребовать денежной компенсации от японского правительства за их страдания.

Мотивы Нанкина

Теперь мы переходим к самому волнующему вопросу – умонастроениям японцев в Нанкине. Что именно толкало на подобные зверства юного солдата, которому вручили винтовку и штык?

Над этим вопросом задумывались многие ученые, но обнаружили, что на него практически невозможно ответить. Теодор Кук, написавший вместе со своей женой Харуко Таей книгу «Япония на войне: устная история», признаёт, что жестокость Нанкинской резни повергает его