здания в городе и даже распахали землю внутри его стен. Второе произошло в позапрошлом веке, между 1853 и 1864 годами, когда город захватили тайпинские мятежники во главе с фанатичным лидером Хун Сюцюанем. Провалив экзамены, которые гарантировали бы ему место в национальной элите, он убедил себя и других, будто он младший брат Иисуса Христа. Возглавленная им затем попытка свергнуть династию Цин в итоге привела к гибели около 20 миллионов китайцев за 13 лет. Мятежники использовали Нанкин как свою столицу свыше десяти лет, пока их не изгнали оттуда, но за это время они превратили город в дымящиеся руины и даже разрушили Фарфоровую пагоду, многоцветную башню из покрытых глазурью изразцов, считавшуюся в Китае самым прекрасным сооружением в своем роде[103].

Оставшуюся часть XIX века Нанкин пребывал в безвестности и относительном покое. Когда маньчжурские императоры вновь начали править Китаем из северного города Пекина, Нанкин стал не более чем культурной реликвией древности. Прежнее значение он вновь обрел лишь тогда, когда националисты свергли династию Цин и объявили Нанкин столицей Китая, которой он официально стал в 1928 году.

К 1937 году, году резни, старый Нанкин династии Цин соперничал с новым Нанкином националистов. На улицах столицы сохранялись следы прежнего Китая: торговцы из ресторанов с шестами, с которых свисали корзины с крошечными мисками риса и чайниками; сгорбившиеся над своими станками ткачи шелка на расположившихся на открытом воздухе фабриках. Повсюду были работники лапшичных заведений, вручную растягивавшие лапшу, многочисленные жестянщики, бренчавшие своими изделиями на улицах, сапожники, чинившие обувь у дверей своих клиентов. На каждом углу продавались сладости, готовившиеся на глазах нетерпеливых детей, сжимавших в ладонях медные монеты с квадратной дырой посередине. По центру улицы сновали мужчины со скрипящими тачками, столь высоко нагруженными тростником, что не было видно ни тачки, ни человека. Но повсюду виднелось и новое – асфальт, постепенно сменявший землю и булыжник на улицах; электрические и неоновые лампы, сменявшие последние мерцающие газовые фонари, свечи и масляные лампы; вода, которая текла из кранов, а не продавалась на улицах. Гудящие автобусы и автомобили, забитые военными, чиновниками и иностранными дипломатами, лавировали среди рикш, запряженных мулами повозок с овощами и толп пешеходов и животных – собак, кошек, лошадей, ослов, а иногда даже буйволов или верблюдов[104].

Но часть старого Нанкина, казалось, не изменится никогда. Город окружала огромная древняя каменная стена, построенная во времена династии Мин, стена, которую один миссионер назвал одним из величайших чудес света. Как он заявлял, если бы кому-то позволили подняться на ее вершину, перед ним наверняка открылся бы один из самых впечатляющих видов на Китай[105]. С вершины стены на южной оконечности города можно было увидеть за серыми зубчатыми бастионами пыльно-серый кирпич рабочих районов, красные и синие черепичные крыши более богатых домов, а дальше на север – высокие современные здания правительственного района, построенные в западном стиле министерства и посольства.

Глядя на северо-восток, можно было различить сверкающий белый мавзолей Сунь Ятсена на фоне более темной Пурпурной горы и загородных вилл, принадлежавших самым богатым и могущественным жителям Нанкина. На северо-западе виднелись признаки промышленной деятельности на берегу реки – столбы дыма с заводов, чернильная полоса угольного порта, пароходы и канонерки возле пристани, рельсы Северо-китайской железной дороги и железной дороги Шанхай – Нанкин, которые пересекали город, встречаясь на станции в Сягуане, северном пригороде. Вдоль горизонта тянулись бурные, окрашенные в цвет хаки воды реки Янцзы, уходившей на северо-запад и за стены Нанкина.

Летом 1937 года все эти яркие и шумные районы Нанкина были погружены в дремоту. Из-за пропитанного влагой воздуха столица давно заслужила прозвище одной из «трех печей Китая». Жара, смешанная с вонью нечистот с близ-лежащих полей, гнала многих богачей из города на приморские курорты. Для тех, кто оставался в городе, лето было временем, когда люди в основном дремали, обмахивались тростниковыми или бамбуковыми веерами, завешивали дома бамбуковыми циновками, защищая их от солнца. Вечерами соседи сбегали от очагов в своих домах, выставляя на улицы складные кресла, чтобы провести ночь за сплетнями и поспать на открытом воздухе[106].

Мало кто мог предвидеть, что несколько месяцев спустя война подойдет к самому их порогу, предав их дома огню и залив их улицы кровью.

* * *

15 августа Чжан Сяосун, преподаватель психологии колледжа Гиньлин, только что прилегла вздремнуть, когда услышала вой сирены. «Это что, учения по гражданской обороне? – подумала она. – Тогда почему я не видела объявления в утренних газетах?»[107]

Когда в начале месяца началось сражение между китайскими и японскими войсками в Шанхае, вынудив правительство в Нанкине приготовиться к возможным атакам противника и в других местах, китайское руководство не только начало проводить в городе учения по гражданской обороне, но и приказало жителям замаскировать дома и строить бомбоубежища. По всему Нанкину закрашивали черной краской красные крыши и белые стены домов или рыли укрытия в земле. Казалось, будто город готовился к «крупномасштабным похоронам», мрачно вспоминает Чжан.

Так что, когда 15 августа Чжан услышала второй сигнал, он не остался для нее незамеченным. Но друзья в доме убедили ее, что это всего лишь очередные учения, и она снова легла спать, пока не услышала глухой грохот, будто от пушечного выстрела. «Да это всего лишь гром», – сказала одна подруга и продолжила читать роман. Чжан вернулась в постель, стыдясь своего чрезмерного волнения, пока не услышала звуки пулеметных очередей и пролетающих самолетов, которые невозможно было ни с чем спутать. Нанкин подвергся первой в своей истории бомбардировке с воздуха.

В течение нескольких последующих месяцев Нанкин пережил десятки японских воздушных налетов, вынуждавших жителей прятаться в подвалах, траншеях и ямах в земле. Японские пилоты бомбили столицу без разбора, разрушая школы, больницы, электростанции и правительственные здания, из-за чего тысячам людей, как богатых, так и бедных, пришлось бежать из города.

Фрэнк Син, в настоящее время специалист по восточной медицине в Сан-Франциско, вспоминает, в каких кошмарных условиях он и его родители покидали Нанкин осенью 1937 года. В то время 11-летний мальчишка, он упаковал в поездку свою драгоценную коллекцию рогаток и стеклянных шариков, в то время как бабушка отдала его отцу, механику на железной дороге, жадеитовые и серебряные браслеты, чтобы продать в случае нужды. Поезд, на котором их семья ехала в Ханькоу, был настолько забит людьми, что сотни беженцев, которым не хватило места, сидели на крыше, а другие в буквальном смысле привязывали себя под вагонами, так что их тела свисали всего в