– Вот ты, ты и ты, глазастая, зайдите после. Послушаю.Скажите – Странник-де дозволил. А прочие – кыш, пустое.

Прошел дальше.

Из толпы крикнули:

– Исцелять нынче будешь или как?

Чудотворец остановился около калек, пытливо посмотрел.

– Верни батюшке глазыньки, святой человек, – выскочилавперед девочка, потянула за собой слепого.

– Сколько раз говорено: не я целю, Господь. Молитесь, идастся вам. Ищите и обрящете.

Безногий сдернул картуз, подкатился.

– А ты благослови. Авось получится.

Наклонился к нему Странник, вздохнул:

– Чудак ты. Ноги у тебя все одно взад не вырастут. Кабы ониу тебя сухие были – друго дело. И глаза тож. Коли их нету, как их целить-то?

Подошедший, чтоб лучше слышать, Зепп громко сказал,обернувшись к мимолетным знакомым:

– Да он матерьялист, господа.

Те радостно засмеялись.

Странник обернулся. Узнал, насупился.

– Пустите, православные. Пойду я.

– Хоть малахольного пожалей. Скажи над ним молитовку, –попросила сердобольная тетка (агент петроградской резидентуры ИнгеборгТанненбойм).

И не дала ему уйти – схватила за край шубы.

– У него ножки-глазыньки есть. Может, отпустит горемыкухвороба?

Делать нечего. Опасливо косясь на Зеппа, Странник наскороперекрестил убогого.

– Помогай те Господь. Был убогой, стань у Бога. Был кривой,стань прямой. Был хилой, стань с силой. Аминь.

По толпе прокатился общий вздох. Кто-то ахнул.

Жертву войны перестало трясти. Инвалид покачнулся, расправилплечи. Его слюнявый рот закрылся, глаза заморгали и приобрели осмысленное выражение.Словно просыпаясь, он провел рукой по лицу и неловко перекрестился.

Болван, скрипнул зубами Зепп. Не слева направо – справаналево!

Но людям так показалось еще убедительней.

– Оссподи, в ум возвернулся! – первым завопил давешнийстаричок. – Рука Христово знамение вспоминает! Вот так, милой, вот так!

Он бойко подскочил к долговязому страдальцу, взял за кисть ипоказал, как надо креститься:

– В чело, в пуп, в десное плеченцо, после в шуйное.

– Жуйное, – тупо повторил исцеленный и на сей раз произвелсвященную манипуляцию без ошибки.

– Господа, подействовало! Невероятно! – воскликнул кто-то. –Позвольте, господа, пропустите! Я из газеты «Копейка»!

– А мне штой-то сумнительно, – прогудел кто-то еще, носкептический глас остался в одиночестве. Всем хотелось быть свидетелями чуда.

Излечившийся хлопал глазами, озираясь.

– Где я есть? Я слишал! Я говориль!

Его пожалели:

– Плохо говорит, болезный. Ан всё лучше, чем телком мычать.

– Как тебя звать, милай? – спросил Странник.

Долговязый повалился на колени, ткнулся лбом в асфальт:

– Тымоша. Спасибо большой, святой отец. Ты спасаль мойплохой сдоровье.

А тут и магний полыхнул – это расстарался репортер. Странникприосанился, простер над склоненным Тимошей длань:

– Ну-тко, ишо раз. Передом повернуся.

Воздел очи горе, левую руку возложил себе на грудь. Вспышкамигнула еще раз.

Присутствие прессы (ее представлял Einflußagent[12] третьего разряда Шибалов) подействовало на публику магически.Давно установлено: для людей всякое событие становится вдесятеро значительней,если освещается прессой.

Зепп протолкался вперед, лицо его было искажено сильнымичувствами. Сорвал кепи, швырнул оземь.

– Виноват я перед вами, отче! Сильно виноват! Обидел вчера,простите!

И тоже бухнулся на колени.

– Эка барина пробрало, – сказали сзади.

– Простите, святой чудотворец, – всхлипнул Зепп. – Слеп ябыл. Ныне прозрел.

Странник смотрел на него не без опаски, но понемногуоттаивал. Сцена ему была по сердцу.

– Ты кто будешь? Князь, мильонщик?

– Золотопромышленник я, Базаров.

– Вона, – сказал Григорий остальным. – Слыхали?Золотопромышленник! Ну подымись ко мне, мил человек. Расскажи, как на душесвербит. Послушаю. Вижу я тя наскрозь. На брюхе шелк, а в душе-то щелк. Так чтоли?

– Истинно так, прозорливец.

Майор поймал руку кудесника, чмокнул.

Поговорили. Излил «золотопромышленник» святому человеку своюмятущуюся душу. По ходу дела манеру говорить пришлось смодифицировать. Однодело на публике, другое с глазу на глаз. Вблизи, да наедине, Странник показалсяЗеппу куда как не глуп. Грубой лестью можно было все дело испортить. Поэтомуговорил без воплей, без «святых чудотворцев» с «прозорливцами», а искреннимтоном, доверительно.

Пустота экзистенции одолела Емельяна Базарова. Когда всё утебя есть и всего, чего желал, добился, вдруг перестаешь понимать, на что ононужно – деньги, удача, самоё жизнь. И пить пробовал, и на войне побывал, дажекокаин нюхал – не отпускает. До того, самоед, дошел, что больным и беднымзавидует: им есть о чем мечтать и Бога просить. А он, грех сказать, и в Бога-тоне очень. Но душу не пропьешь, не обдуришь, она света и чуда алчет. И вот оночудо, вот он свет! Тот свет, что из глаз ваших излился, когда вы на идиотаэтого воззрели.

Это, так сказать, в коротком пересказе, а живописал Зеппсвои высокие переживания долго. Пару раз прерывался на скупые мужские слезы.

Странник поил его чаем, кивал, подперев щеку ипригорюнившись.

Сидели на кухне. Очевидно, это было главное место в доме –по деревенской привычке.

Квартира у всероссийской знаменитости была какая-то не шибкознаменитая. Скудно обставленная, неряшливая, содержалась в беспорядке. ФонТеофельс даже упал духом: не может человек, якобы снимающий министров, жить наманер мещанчика средней руки. Сразу вспомнился и страх, с которым Странникглядел на сердитого Жуковского. Оно конечно, шеф жандармов, но ведь даже неминистр, а всего лишь генерал…

Во всех этих несуразностях и несостыковках еще предстоялоразбираться.

Краем глаза Зепп всё посматривал по сторонам, пытаясьпонять, кто тут кто.

Всякого люда, почти сплошь женской принадлежности, вквартире вилось видимо-невидимо. По коридору шныряли бабки, тетки, молодухи –все по-монашьи в черном, в низко повязанных платках. Страннику низко кланялись,на нового человека глядели искоса, но без большого любопытства. Всякихпосетителей перевидали.