— Гэррети? — позвал Макфрис.

— Я тут.

— Ты видел когда-нибудь конец Длинного пути?

— Нет. А ты?

— Нет. Я просто подумал — ты тут живешь и…

— Мой отец этого терпеть не мог. Однажды он показал мне, нотолько один раз.

— Я видел.

От звука этого голоса Гэррети подпрыгнул. Это был Стеббинс.Он подошел к ним, так же нагнув голову. Его светлые волосы топорщились надголовой, как корона.

— Ну, и как это было? — спросил тревожно Макфрис.

— Тебе не понравится.

— Я спросил.

Стеббинс молчал. Гэррети еще больше заинтересовался им. Оншел без жалоб и не получил ни одного предупреждения с момента старта.

— Так как это было? — спросил он.

— Я видел это четыре года назад, — сказал Стеббинс. — Мнетогда было тринадцать. Тогда все кончилось в 16 милях от границы Нью-Хэмпшира.

Туда стянули национальную гвардию и Эскадрон в помощьполиции. Люди стояли на пятьдесят миль вдоль дороги. Больше двадцати человекбыло задавлено насмерть. Все потому, что люди пытались протолкнуться к дороге иувидеть, чем все кончится. Я был в первом ряду с отцом.

— А кто твой отец? — спросил Гэррети.

— Он… В Эскадроне. И он точно рассчитал. ДЛИННЫЙ ПУТЬ —кончился прямо напротив меня.

— И что? — тихо спросил Олсон.

— Я слышал, как они идут, задолго до того, как онипоявились.

Звуковая волна, все ближе и ближе. И только через часпоявились они. Они ничего не видели и не слышали, и смотрели они только надорогу. Их было двое, и шли они очень странно. Будто их сняли с креста изаставили идти, не вынув из них гвозди.

Теперь все слушали Стеббинса. Полное ужаса молчание накрылоих ватным одеялом.

— Толпа кричала. Одни выкрикивали фамилию одного парня,другие — другого, но слышно было только «давай! давай!» Один из них блондин врасстегнутой рубашке. Одна туфля у него расстегнулась или развалилась и всевремя хлопала. Другой был вообще без туфель, в высоких носках, но они доходилитолько до лодыжек… Понимаете, он долго так шел. Ниже его ноги были красные, ивсе видели, как из них лилась кровь. Но он, похоже, ничего не чувствовал.

— Прекрати. Ради Бога, прекрати, — взмолился Макфрис.

— Ты хотел знать, — возразил Стеббинс. — Так ведь?

Все молчали. Только пыхтел невдалеке вездеход, и кто-то ещеполучил предупреждение.

— Первым сдался блондин. Я это хорошо видел. Он вскинул рукивверх, будто собирался улететь, но вместо этого упал лицом вниз и черезтридцать секунд получил пропуск — он шел с тремя. А потом толпа начала кричать.Они кричали, пока не увидели, что победитель пытается что-то сказать. Тогда онизамолчали. Он встал на колени, как будто хотел помолиться, и из глаз егополились слезы.

Потом он подполз к тому, другому, и уткнулся лицом в егорубашку. Он что-то говорил, но мы не слышали, — он все говорил в рубашку томупарню.

Беседовал с ним. Потом солдаты подняли его и сказали, что онвыиграл приз, и спросили, что он хочет.

— И что он сказал? — спросил Гэррети. Ему вдруг показалось,что в ответе на этот вопрос для него заключена вся жизнь.

— Он ничего им не ответил. Он продолжал говорить смертвецом, но мы ничего не слышали.

— А потом? — спросил Пирсон.

— Не помню, — равнодушно ответил Стеббинс.

Все по-прежнему молчали. Гэррети сдавило горло, будто егозасунули в тесную яму. Впереди кто-то, получив третье предупреждение, отчаяннокаркнул, как умирающий ворон. «О Боже, не дай им убить его прямо сейчас, — подумалГэррети. — Я сойду с ума, если услышу это. О Боже, пожалуйста». Карабинывзорвали ночь своей музыкой. Это оказался низенький парень в красных брюках ибелой футболке. Гэррети уже решил, что матери Перси больше не о комбеспокоиться, но это был не Перси. Сказали, что его фамилия Квинси или Квентин— что-то вроде этого.

Гэррети не сошел с ума. Он повернулся, чтобы что-то спроситьу Стеббинса, но тот уже отступил на привычное место в хвосте, и Гэррети сноваостался один.

Девяносто продолжали путь.

“Не говорите правду, и тогда вы не будете отвечать запоследствия".

Боб Баркер

Без двадцати десять этого бесконечного дня первого маяГэррети избавился от одного из двух своих предупреждений. Еще двое получилипропуск после парня в футболке — Гэррети едва это заметил. Он изучал себя.Голова — немного кружится, но в целом в порядке. Два глаза. Шея. Руки. Туловище— с ним все нормально, только бурчит в животе, не удовлетворенномконцентратами. И две чертовски уставших ноги. Он подумал — как далеко ногимогут унести его сами по себе, прежде чем мозг, опомнившись, начнет командоватьими, приводить их в чувство, спасаясь от пуль, грозящих разнести его костяноевместилище? Как скоро после этого ноги начнут протестовать и в конце концовостановятся?

Ноги устали, но не так сильно, как могли бы. Ведь он былдовольно тяжелым, и ногам приходилось выносить сто шестьдесят фунтов. Леваяступня протерла носок (он вспомнил историю, рассказанную Стеббинсом, и испыталукол ужаса) и начала раздражающе тереться о подошву. Но ноги еще шли, он ненатер мозолей и был в хорошей форме. Двенадцать уже выбыли из игры, и столькоже, если не вдвое больше, готовы были к ним присоединиться, но он в порядке. Вполном порядке. Он жив. Разговор, прекратившийся после рассказа Стеббинса,завязался снова.

Янник, номер 98, обсуждал с Уаймэном, номер 97,происхождение солдат на вездеходе. Оба согласились, что они ублюдки с большойпримесью цветной крови.

— Тебе ставили когда-нибудь клизму? — неожиданно спросилПирсон.

— Клизму? — Гэррети задумался. — Нет, по-моему.

— А вам? — спросил Пирсон остальных. — Признавайтесь.

— Мне ставили, — смущенно признался Гаркнесс. — Один раз наХэллуин, когда я сожрал целую коробку конфет.

— И тебе понравилось?

— Черт, нет! Кому понравится, когда в тебя вливают квартутеплой воды?

— Моему брату, — грустно сказал Пирсон. — Я спросил этогомаленького засранца, жалеет ли он, что я иду, а он сказал, что мама обещалапоставить ему клизму, если он не будет плакать. Он их обожает.

— Какая гадость, — поморщился Гаркнесс.

— Вот и я так думаю, — так же грустно согласился Пирсон.