— Я верю в хороший трах, — сказал Олсон, и Арт Бейкеррассмеялся.

— А я верю в любовь, — сказал Гэррети и тут же пожалел.Слишком наивно это прозвучало.

— Хочешь знать, почему я не верю? — Олсон улыбнулсяболезненной ухмылкой. — Спроси Зака. Или Фентера. Они знают.

— Мертвых никто не любит, — сказал из темноты откуда-товзявшийся Пирсон. Он прихрамывал — еле заметно, но прихрамывал.

— Эдгар Аллан По любил, — возразил Бейкер. — Я делалсообщение о нем в школе и вычитал, что он тяготел к некро…

— Некрофилии, — сказал Гэррети.

— Точно.

— А что это? — спросил Пирсон.

— Это значит, что ему хотелось спать с мертвой женщиной, —ответил Бейкер.

— Слушайте, зачем мы об этом говорим? — возмутился Олсон. —Спать с мертвецами! Дрянь какая!

— Ну почему же? — спросил чей-то низкий голос. Это былАбрахам, номер 2, высокий парень, всю дорогу идущий какой-то разболтаннойпоходкой. —Я думаю, нам всем стоит поразмыслить о том, как обстоит дело ссексом на том свете.

— Я выбираю Мэрилин Монро, — сказал Макфрис. — А ты можешьвзять себе Элеонору Рузвельт, Эйб.

Абрахам показал ему фигу. Впереди кому-то пролаялипредупреждение.

— Вы все спятили тут, — медленно выговорил Олсон. — Все.

— Лекция о любви, — сказал Макфрис. — Читает знаменитыйфилософ и легкоатлет Генри Олсон, автор «Что есть женщина без дырки» и другихтрудов о…

— Стой! — голос Олсона звенел, как разбитое стекло. —Подожди одну секунду! Это ведь все ерунда! Ничто! Разве ты не понимаешь?

Никто не ответил. Гэррети посмотрел вперед, где бурые холмысоединялись с усыпанной звездами чернотой неба. Ему вдруг показалось, что левуюногу начинает сводить судорога. «Мне хочется сесть, — подумал он. —О Господи,мне хочется сесть».

— Дерьмо эта ваша любовь! — не унимался Олсон. — В мире естьвсего три настоящих вещи: хороший трах, хорошая жрачка и хорошая выпивка! Ивсе!

Когда вы ляжете тут, как Фентер и Зак…

— Заткнись, — сказал чей-то скучный голос, и Гэррети знал,что это был Стеббинс. Но когда он повернулся, Стеббинс все так же молча гляделвниз. Вверху пролетел самолет, достаточно низко, чтобы можно было разглядетьего желто-зеленые бортовые огни. Бейкер снова что-то засвистел. Гэррети закрылглаза и попытался отключиться.

Мысли его лениво переползали с одного на другое. Онвспомнил, как мать в детстве пела ему ирландскую колыбельную… Что-то о рыбках иракушках.

Вспомнил ее большое прекрасное лицо, как у актрисы наэкране, и как ему хотелось любить ее всегда-всегда а когда вырастет — женитьсяна ней. Потом перед ним встало добродушное польское лицо Джен, ее каштановыеволосы, спускающиеся до талии. Он вспомнил ее в купальнике на пляже Рейдбич,куда они ездили вдвоем.

Потом лицо Джен превратилось в лицо Джимми Оуэнса, мальчишкииз соседнего квартала. Им было по пять лет, и они играли в песочнице за домомДжимми и показывали друг другу член. Мать Джимми застукала их и пожаловаласьего матери, и его мать пригрозила выставить его на улицу голым.

Это было очень стыдно, и он плакал и умолял ее не выгонятьего голым на улицу.

И не говорить отцу.

Потом он вспомнил себя в семь лет — как они с Джимми Оуэнсомзаглядывали через окно в офис фабрики Бэрра, где висел календарь с голымиженщинами. Особенно долго они разглядывали одну блондинку с синей тряпицей набедрах, чувствуя непонятное, но сладкое возбуждение. Они спорили, что у нее подтряпицей, и Джимми сказал, что он видел это у своей матери — там волосы и какбудто разрезано. Он не поверил, настолько это было отвратительно.

Но он тоже знал, что у женщин там все устроено по-другому, иони долго спорили об этом, отгоняя москитов и урывками смотря за ходомбейсбольного матча на соседней площадке. Он до сих пор помнил жар и возбуждениеих тогдашних споров. На следующий год он нечаянно двинул Джимми в подбородокстволом духового ружья, и Джимми наложили четыре шва. Это было случайно, и также случайно он увидел собственную мать голой и узнал, что Джимми был прав — тамдействительно волосы и какой-то разрез. А потом они переехали. «Тссс, дорогой,это не тигр, это только твой плюшевый мишка… Мамочка тебя любит… Тссс… Рыбки сракушками плавают в море, а-а-а… Спи…» — Предупреждение! Предупреждение 47-му!

Кто-то грубо толкнул его локтем под ребра.

— Эй, это тебе. Проснись и пой, — Макфрис ухмыльнулся.

— Который час? — тупо спросил Гэррети.

— Восемь тридцать пять.

— Но мне показалось…

— … Что ты спишь часа два. Знакомое чувство.

Гэррети ничего не сказал. Он подумал, что память — это каклиния в песке. Чем дальше, тем труднее ее разобрать. Память похожа на дорогу.Тут она реальная, твердая, но та дорога, что была в девять часов, уженеощутима.

Они прошли уже почти пятьдесят миль. Распространился слух,что когда они в самом деле их пройдут, приедет Майор на своем джипе и скажетречь.

Гэррети не очень-то в это верил.

Они одолели длинный ступенчатый подъем, и Гэррети ужеподумывал снова снять куртку. Но он только расстегнул ее и немного прошел задомнаперед.

Сзади мерцали огоньки Карибу, и он вспомнил жену Лота — какона оглянулась и превратилась в соляной столб.

— Предупреждение! Второе предупреждение 47-му!

Гэррети не сразу понял, что это относится к нему, а когдапонял, испугался. Второе предупреждение за десять минут. Он подумал обезымянном парне, который умер лишь потому, что часто замедлял скорость.

Он осмотрелся. Олсон, Макфрис, Бейкер — все смотрели нанего.

Особенно внимательным был взгляд Олсона. Он пережил ужешестерых и хотел, чтобы Гэррети стал счастливым седьмым. Он хотел, чтобыГэррети умер.

— Я что, зеленый? — недовольно осведомился Гэррети.

— Нет, — Олсон отвел глаза. — Что ты!

Гэррети пошел быстрее, энергично двигая ногами. Было бездвадцати девять. Без двадцати одиннадцать он опять будет свободен. Онпочувствовал истерическое желание доказать, что он может сделать это, что он неполучит пропуск… Пока еще.

Туман тонкими полосками наползал на дорогу. Силуэты идущихпроплывали в нем, как темные острова. Они миновали темный гараж, запертыйржавым засовом, — призрачный силуэт в море тумана.

Майора не было. Никого не было.

Дорога сделала поворот, открывая светящийся дорожный знак: