По обе стороны его широкой груди под пиджаком торчали рукоятки двух револьверов. Маквей с Вито сделали пару шагов в сторону официантки, после чего итальянец вытащил небольшой пистолетик и, держа его у бедра, направил в сторону стоявшей за прилавком Жозианы.

– Дражайшая наша мадам, – произнес Фенимор, – поверьте, я чрезвычайно сожалею ставить вас в затруднительное положение, но мы с друзьями столкнулись с некоторыми затруднениями финансового характера. Не будете ли вы так добры отдать мне всю наличность, служащую украшением вашей кассы? Уверяю вас, мне крайне досадно докучать вам нашими денежными проблемами.

Его слова мгновенно вырвали из сонного оцепенения Жозиану Маше, которая окаменела с кофейником в руке, не двигаясь с места.

Маквей раздвинул полы пиджака и добавил:

– Мне очень прискорбно торопить вас, наша дражайшая мадам, но у меня нет другого выхода, кроме как попросить вас проявить расторопность – в противном случае я буду вынужден прибегнуть к насилию, которого никоим образом не одобряю.

Жозиана мгновенно все поняла, поставила кофейник, порылась в кассе, схватила купюры, скомкала их и дрожащими руками протянула Маквею, который тут же их взял. Вито тем временем пихал в сумку пакеты с чипсами, печеньем и жвачкой.

– Премного вас благодарю, наша дражайшая мадам. Тешу себя надеждой, что не испортил вам день. Так или иначе, теперь у вас есть самая что ни на есть душещипательная история, которую можно будет рассказать коллегам и подругам. А что, как не она, в жизни лучший подарок?

Жозиана если что-то и слышала, то только биение крови в висках. Смотрела в сторону Маквея, но у нее туманился взор. Чтобы окончательно не отключиться, мозг выбросил из ее головы все мысли и оглушил приличной дозой эндорфина. Отчетливые идеи и представления в голове сменились полуявью. Ей вспомнился оперный певец. Паванори? Павероти? Паваротти! Да-да, именно так. Вот о ком ей подумалось при взгляде на Маквея. Вместо окружающей действительности женщина лицезрела Маквея в смокинге, в одиночку стоявшего на огромной, залитой светом сцене и исполнявшего арию, названия которой она не помнила, а скорее никогда и не знала.

– Ведь вы, наша дражайшая мадам, согласны, что хорошая история представляет собой лучший подарок в жизни?! – продолжал он, настойчиво пытаясь добиться от нее ответа.

Позабыв закрыть рот, Жозиана машинально кивнула – в это время Маквей у нее в голове невероятно долго тянул ноту под бурные аплодисменты воображаемой толпы, в которую входила и она сама.

– Тогда будем считать, что мы квиты! Мое почтение, мадам.

Вито с Маквеем выбежали из ресторана и направились к машине. Анри, не выпуская из рук плащ, оторопело застыл как вкопанный. Окаменел, как и Жозиана Маше. И только смотрел, как она безвольно хлопает в ладоши. Хлоп. Хлоп. Маквей повернул обратно и спросил:

– Эй, друг мой, вы идете?

Анри на миг застыл в нерешительности, однако бежать вперед казалось ему единственным действенным решением. Он вышел и сел в «Кадиллак», который вихрем (без этого никак) сорвался с места.

– Мы сейчас съедем с автомагистрали и немного прокатимся по дорогам департаментского значения, – произнес Маквей. – Если это, разумеется, вас никоим образом не огорчит.

Вито ехал с ветерком, хотя и избегал превышать установленную скорость. Анри едва дышал в приступе жесточайшей паники, всем своим естеством жаждая отмотать жизнь на два дня назад и оставить эти запонки кому угодно. Но вскоре прислушался к совету Фенимора, велевшего несколько раз вдохнуть и выдохнуть через нос, и успокоился. А когда в его душе вновь воцарился покой, никак не мог разрешить дилемму и выбрать один из двух вариантов: то ли при первой же возможности бросить этих типов с их корытом, привлекающим к себе внимание за десять километров, и бежать одному, то ли ухватиться за них в надежде на их компетентность в подобных делах. В конце концов, он и сам был преступник, а в ассоциации злоумышленников имелись и хорошие стороны, такие как круговая порука.

Но вместо того чтобы сразу рубить сплеча, самым странным образом уснул, одолеваемый затянувшимся бодрствованием и контрударом неистовых эмоций – словно все его существо по зрелом размышлении решило на время прекратить существование.

Когда Анри открыл глаза, машина по-прежнему катила вперед, но за окном стояла ночь. Быстро прикинул в голове и понял, что проспал не меньше двенадцати часов. Потом выпрямился на сиденье, принявшем форму его тела, и попытался потянуться. Из радио фоном лилась музыка, классический рок, скорее всего, Led Zeppelin, хотя давать на отсечение руку он бы все же не стал.

– Ага! Мой дорогой друг! Морфей, наконец, выпустил вас из своих объятий. И я не могу этому не радоваться, потому как теперь мы можем поговорить. Вы знаете, какой молчун у нас Вито. Умение слушать он довел до совершенства, но при этом ни слова не говорит. Однако для межличностного общения, в том виде, в каком его продвигал Кант, одного монолога недостаточно. Нужно нечто большее, без диалога здесь не обойтись. Этим вечером моим философским партнером будете вы. А может, и ночью!

– Где это мы?

– Почти у цели, друг мой, осталось совсем чуть-чуть. Через пару часов будем в Мюнхене. Скоро таможня, мы пройдем ее минут через сорок, если нас, конечно, не подвергнут проверке, чего ни мы, ни вы, если я не ошибаюсь, не желаете. Так? Впрочем, я достаточно хорошо знаю человеческую природу, дабы понимать, что у вас нет особого желания слишком близко общаться с представителями божественного закона. Я прав? И прошу вас сразу заметить, мой дорогой, что от меня вы в жизни не услышите в этом упреков. Единственное, соблаговолите удовлетворить мое любопытство. Мы с вами сидим рядом на каторжной скамье, скованные по ногам одной цепью. А вы никак не наберетесь смелости поведать нам о вашем душевном состоянии…

Анри несколько секунд пытался придумать правдоподобный сценарий, но потом переменил мнение, решил, что в сложившейся ситуации лучше во всем признаться, и сказал:

– Я убил человека.

Бельпра, Гвендолина, Людовик, запонки. Он не утаил ничего. Отдельные моменты в его рассказе Маквей с понимающим видом подчеркивал своими «Угу. Угу». А Вито, казалось, впервые за все время навострил уши.

Анри выложил все без запинки, даже немного всплакнув. В его словах сквозило раскаяние. Его не отпускало ощущение, что это история совсем другого человека, к нему самому не имеющая никакого отношения – он словно спокойно сидел рядом с типом, рассказывающим о своих несчастьях. Еще немного, и его