Палка здорово помогла. Клотильда, получив по губам и по лбу, тотчас перестала смеяться, как припадочная гиена, и снова закричала от боли.

Она уж было хотела сцепиться в меня и повалить на пол. Но тут двери распахнулись, и на пороге возник наш возница с лопатой, которой он скидывал навоз.

Обстановку он оценил мигом.

— Воровка! — взревел он. Размахнувшись лопатой, он влепил ею Клотильде поперек спины. Да так, что у нее хребет хрустнул. Она выгнулась, ну что змея, беззвучно хватая ртом воздух. И глаза у нее из орбит полезли.

— Ведьма старая! — проорал возница яростно и снова огрел ее лопатой, оставив на широкой спине Клотильды навозный след. И наверняка синяк на половину бока. — Зашибу, воровку! На костер нечестивицу! Сирот оббирать вздумала! Смерть воровке!

Клотильда, воя, словно драная раненная кошка, рванула к дверям, получив по пути еще хороший удар грязной лопатой по голове.

Слетела по лестнице и, хромая и вопя, помчалась по дороге, унося на одежде следы свежего навоза. А сама забыла у меня свою шубу, которую скинула, чтоб удобнее было орудовать. И платок, в который складывала наши немудреные припасы.

А я осталась на поле боя, дрожа, как подстреленная дичь.

— Спасибо вам, — вымолвила я, когда вопли Клотильды стихли вдали. — Одна я бы с ней не справилась.

Возница, сокрушенно качая головой, оглядел наш домик.

— Одна ты со многим не справишься, — сурово заметил он. — Их-ма, сердца у некоторых нет! Последние крохи хотела ведь стащить, старая ведьма! Ну, теперь-то поостережется сюда явиться. Да и с лавки не скоро встанет. Полежит неделю-другую кверху задницей, пока синяки сойдут.

— Да, да, — согласилась я, переводя дух. Наверное, Клотильда и вообще сюда больше никогда не явится. Одно дело воевать со мной, и другое — с мужчиной. Клотильда ведь испорчена донельзя. Наверняка подумала, что я этого мужчину подцепила где-то, чтоб с ним сожительствовать.

Ну, это и к лучшему. Пусть так думает…

Возница еще раз огляделся, словно проверяя, все ли в доме цело, и вдруг спросил:

— Во дела, а малая-то где?!

***

Лиззи, малышка Лиззи!

Глупый ребенок! Удрала на мороз, в темнеющий вечер! В раскрытую дверь, следом за Клотильдой!

Клотильда сделала ей больно, очень больно. Лиззи ведь мне поверила, потянулась всей душой. Сестрой назвала. И каково ей было узнать, что я виновна в том, что мать ее, вероятно, сейчас мертва?

Я испытывала муки совести, хотя, по сути, и виновна-то не была.

Но как оправдаться перед собой, если ребенок убежал на мороз?! Как утешиться?

Вознице я ничего не стала объяснять. А сам он подумал, что девочка напугалась драки.

Мы с ним зажгли фонари, разделив огарок свечи надвое, и пошли по саду искать Лиззи.

— Не бойся, — поддерживал меня мужчина. — Далеко уйти она не могла, больно маленькая. Сейчас отыщем!

«Маленькая! — с горечью подумала я. — Больно ты Лиззи знаешь!»

Он пошел бродить по саду, а я свернула на дорогу.

Сердце подсказывало мне, что Лиззи поступила не как ребенок. Она не стала бы прятаться в сарай к курам, где тепло. Она ушла не для того, чтобы привлечь к себе внимание. Она действительно ушла — навсегда.

Минут пять я брела по дороге, освещая фонарем снег, пока не заметила маленькую кочку, занесенную снегом. Коричневый подол, на котором поблескивали вышитые зеленой атласной лентой ландыши…

— Лиззи!

Я бросилась к ребенку, подхватила ее на руки.

Девочка молчала.

— Лиззи, разве же так можно! Ты же могла погибнуть! Или замерзла, или собаки задрали бы! Лиззи! Захотела уйти? Ты на кого меня собралась покинуть? А как же я?

— Клотильда сказала, — вымолвила Лиззи, дрожа всем телом, — что я не нужна тебе…

Она вдруг обхватила меня обеими руками и уткнулась лицом в грудь, беззвучно плача.

— Клотильда много чего говорила, — твердо произнесла я, обнимая замерзшую девочку. — Да только ни слова правды. А ты будь мудрее. Смотри не на слова, а на дела. Почему ты не мне веришь, а Клотильде? У нее под языком иглы и яд. Она весь мир бы отравила. А ты ее слушаешь.

Уже почти совсем стемнело, когда мы вернулись. Я несла Лиззи, а она так и не выпускала меня из своих объятий.

Поблагодарив своего нечаянного помощника и отпустив его, заверив, что у нас все хорошо, я вошла в дом.

— Ну, вот, все простыло, — сказала я. — Скорее надо топить печь да греться! И поесть не помешает.

Лиззи на груди у меня всхлипнула.

— Прости меня, сестрица, — шепнула она.

— Ничего, Лиззи, — серьезно ответила я. — И ты меня прости. Я знаю, как бывает обидно. Знаю, как это больно — когда тебя обманывает самый родной человек. Я тебя не виню. И не сержусь на тебя. Только и ты… верь мне, Лиззи. Я этого очень хотела бы. Ты мне нужна. И я потерять тебя не хочу!

Глава 5. Аптекарская наука

К вечере Лиззи закашляла, у нее поднялся сильный жар. Она начала бредить.

Намерзлась за день, да еще и в вечер убежала.

— Ах, глупая бабочка, — шептала я, трогая ее горячий лоб. — Ну, каково болеть? Будешь теперь меня слушаться? Не станешь убегать?

— Если выживу, — тихо ответила Лиззи. — Но, наверное, я умру. Как глупо вышло… А могла бы жить с доброй сестрицей… Ты бы меня любила?

— Я и сейчас тебя люблю, — строго ответила я. — И потом любить стану. Не болтай глупостей! Никто в этом доме не умрет! У нас ведь есть Клод? И его детки? Помнишь сушеные плоды? Они очень полезны. Сделаем из них лекарство!

— Но ведь эти ягодки очень дорогие, — бормотала Лиззи, послушно глотая теплое молоко с медом.

— Ты мне дороже, глупое дитя! — ответила я. — Да и эти ягодки растут именно для того, чтоб из них делать лекарства и лечить того, кто тебе дорог, разве нет?

— Наверное, — прошептала засыпающая Лиззи.

А я задумалась.

Ну, предположим, у Лиззи просто сильная простуда. А если нет? А если что-то серьезнее? А если сама я заболею, кто меня на ноги поднимет?

Словом, когда Лиззи забылась тяжелым горячечным сном, я решилась. Сварю лекарство!

Это ведь глупо, иметь