костер притоптала и закрыла оконце. Внутри было тепло, как ранней весной.

Кур снова пришлось потревожить.

Вилами я вытащила всю подстилку, что настелила им накануне, накидала ее на санки. Поверх соломы лопатой накидала куриного помета. Ух, сколько ж его! Вроде, клетка маленькая, а чистить ее пришлось долго. Да и санки с поклажей мы потом еле сдвинули вдвоем с Лиззи.

Но зато теперь у кур стало чисто и сухо.

Лиззи оказалась шустрой помощницей.

Несмотря на свой юный возраст, она соображала, что надо делать. Видно, у Клотильды никто не считался с тем, что она ребенок, и работу ей задавали наравне со взрослыми.

Пока я раскидывала куриный помет в теплице, она по клочку, по охапке наносила соломы курам, аккуратно распределив ее по всему полу. В курятнике стало сухо, чисто, свежо. Этак куры нестись охотнее будут!

С ней вдвоем мы справились намного раньше, чем если б я одна все делала.

— Ну, пока вот так, — сказала я, закончив с теплицей. — Вечером попробую еще раз развести небольшой костерок там. Совсем немного погреть ее изнутри. Авось, отогреем.

К обеду, умывшись, приведя себя в порядок и немного отдохнув, мы засобирались в поселок. Надо было попытаться продать свое мыло, и хотя б один пузырек с розовым маслом.

Я взяла побольше тяжелых пахучих кусков темного хозяйственного и всего четыре пачки ароматного туалетного.

Лиззи же снова взяла с собой своего кота, набитого луковицами.

— Пока нет ящика с песком, пусть со мной побудут, — сказала она.

— Главное, не делать хмурых лиц, — сказала я, прибирая Лиззи волосы. — Мы, конечно, не одеты как графини, но уж точно не побирушки. И товар у нас самый лучший. А лица чистые и румяные. Это потому, что мы умывались этим чудесным мылом! Поняла? Всем так и говори.

Положив все это добро в корзинку да сунув флакон с маслом за пазуху, я усадила Лиззи на санки, и мы двинули к поселку.

Все-таки, я окрепла за эту пару дней, что жила не у Клотильды.

И тут дело не только в том, что я потихоньку стала есть и дышала не смрадом ее душного дома, а свежим воздухом родного сада. Но и травы; мои травы, которые я умело подбирала, давали мне сил.

Ела я хоть и мало, но вволю. Ровно столько, сколько мне хотелось. Спала спокойно, не вздрагивая от каждого шороха, и не видя душных кошмаров во снах.

Силы стали прибывать ко мне.

Думала, до поселка буду добираться вечность. Но пришла очень скоро, всего за полчаса, хоть и приходилось тащить санки с Лиззи.

В поселке было оживленно. Солнечная морозная погода располагала к прогулкам, да и скоро праздник… Люди заготавливали мясо и сыры для угощения. Елки несли из леса.

Лиззи крутила головой, рассматривая улицы, прохожих, товары в витринах.

Полосатые красно-белые конфеты к празднику, колбасы, караваи хлеба — все это манило ее. Она то и дело громко втягивала слюнки, насмотревшись на лакомства, и крепче сжимала ручку корзинки. В глазах ее была надежда. Но вслух она ничего не просила.

Бедный ребенок.

Баловал ли ее Жан, ее отец, сладостями?

Вряд ли.

Он даже не заботился о том, сыта ли она, одета ли. Какие уж тут конфеты.

Как же так можно относиться к собственному ребенку?

Несмотря на то, что она очень похожа на Жана, такая же красивая, синеглазая, я не испытывала к ней неприязни. Симпатию, где-то жалость, но не ненависть. Нет.

Да, я понимала — это его кровь, его плоть. Того человека, который меня, по сути, ограбил и вышвырнул из жизни. Из своей, из моей собственной.

Но было в девочке нечто, чего в Жане не было. Готовность отвечать добром на добро и благодарность.

Он-то любил, чтоб ему все приносили на блюдечке. Все выискивал, чем бы поживиться. Выгоду для себя искал.

А в малышке этого не было.

Она была бескорыстной и открытой добру, несмотря на все горе, что уже успела пережить. Хотела верить и хотела искренне любить.

А еще она была упрямой, ух! Не то, что Жан, этот ленивый хитрец…

Поэтому о малышке Лиззи я вдруг подумала, как о своей дочери. Как будто я была ее матерью.

«Она моя! — твердо решила я. — И не важно, что мы не родные. Она моя, и точка».

Глава 4. Мыло и ножка от стула

В одну из лавок, торгующих всякими сувенирами и безделушками, мы и заглянули.

Хозяйка встретила нас неприветливо. Две оборванки, наверняка клянчить что-то станут?

— Чего надобно? — рыкнула она. — Сегодня милостыни не подаю.

Но я, несмотря на ее недобрый взгляд, весело ей улыбнулась, и произнесла:

— Доброго дня, хозяюшка. Не посмотрите ли наш товар? Может, возьмете?

— Товар? — удивленно вскинула брови она, оглядев меня с головы до пят. — У вас?

— Ну да, — я улыбнулась еще шире, взяла у Лиззи из корзинки кусок мыла в подарочной упаковке, перевязанной тоненькой ленточкой. Протянула его женщине. — Мыло. Для девиц. Мыть волосы, чтоб блестели, лица, чтоб были чистыми. Приятно пахнет. Хорошо пенится.

— Хм, — протянула хозяйка, принюхиваясь к куску. Он пах розами. Острый, настоящий аромат.

— Где взяли? — строго спросила хозяйка лавки. — Мне ворованного не надо!

— Мы не украли! Это наше! — выкрикнула Лиззи сердито.

— Отец мой сам сварил, — мягко ответила я. — Аптекарь из рощи. Помните такого?

— А-а-а, — протянула лавочница. — То-то я смотрю, лицо у тебя знакомое. Аптекарская дочка, стало быть? И что, верно хорошо твое мыло?

Я, ни слова не говоря больше, стащила с головы платок, встряхнула волосами.

Волосы, с которыми я так долго возилась, были у меня все-таки чудесными. Словно тонкая льняная пряжа. Не зря я их расчесывала и распутывала!

Сплетенные в косу, они лежали на плече, сверкая, как светлое золото с платиной.

И лицо у меня было чистым, светлым. Ни прыщей, ни болячек. На морозе зарумянилось, поэтому нездоровой бледности не видно было.

— Хм, хм, — повторила хозяйка, разглядывая меня, мою распущенную косу. Даже потрогала светлые пряди.

Тут сунулась Лиззи, изо всех сил крутя красной от мороза мордашкой, улыбаясь и тоже демонстрируя светлые коски и свою красоту.

— Ну, пожалуй, давайте, — произнесла, наконец, хозяйка лавки, смягчившись. — Сколько за штуку?

— Четыре медных, — весело ответила я. — Уступлю за