получить за счет собственных поместий в Португалии. Но исключительно ради Марии все-таки позволил Уибли вложить в дело восемь тысяч фунтов. Уибли вложил – наличными, – и с тех пор графа никто не видел.

В результате вера в «Марию» поколебалась, а один умный доктор пригрозил адвокату Уибли, что если тот еще хотя бы раз сведет знакомство с духами, то продолжит свои дни в стенах психиатрической лечебницы. Предупреждение возымело немедленный и блестящий эффект.

Трогательная история[5]

– О! Старина, я хочу, чтобы вы написали в рождественский номер трогательную историю. Вы не против? – сказал мне редактор еженедельного журнала, когда я несколько лет назад, солнечным июльским утром просунул голову в его берлогу. – Томас рвется написать юмористическую заметку – говорит, подслушал на прошлой неделе неплохую шутку и может состряпать из нее историю. Видимо, рассказ о счастливой любви придется писать мне. Что-нибудь про человека, которого все считали умершим, а он возьми да и объявись в сочельник, чтобы жениться на своей девушке. Я надеялся, что в этот раз мне удастся отвертеться, но боюсь, что не выйдет. Миггс пусть пишет благотворительное воззвание, у него в этом опыта больше, чем у всех нас, вместе взятых. А Кегля займется колонкой циника – про рождественские счета и несварение желудка: у него всегда здорово получаются язвительные статьи, он умеет привнести в них самый верный оттенок, вроде как не понимает, о чем идет речь.

Пожалуй, следует отметить, что Кегля – это прозвище, данное у нас в редакции единственному по-настоящему чувствительному, но при этом серьезному сотруднику, настоящее имя которого было Бейерхенд.

К Рождеству Кегля становился особенно сентиментальным. Целую неделю перед этим священным праздником его просто распирало от доброты и любви к человечеству. Он приветствовал почти незнакомых людей таким взрывом восторга, какого другому не удалось бы изобразить даже в случае встречи с богатым родственником, и осыпал их добрыми пожеланиями (кои, впрочем, всегда дешевы и изобильны в это время года) с такой убежденностью в их исполнении, что люди отходили от него со смутным ощущением, будто они ему чем-то обязаны.

Встреча со старым другом в эти дни была для него почти что опасна. Кеглю так захлестывали чувства, что он не мог произнести ни слова, и вы боялись, что сейчас он лопнет.

Обычно на само Рождество он уже лежал в лежку, потому что провозглашал слишком много сентиментальных тостов в его канун. В жизни не встречал человека, столь любящего произносить чувствительные тосты. Кегля пил за «старое доброе Рождество» и за «старую добрую Англию», а потом пил за свою матушку, и за всех остальных родственников, и за «прелестную женщину», и за «старых друзей» или предлагал выпить за «дружбу вообще», и «пусть она никогда не охладеет в сердцах истинных британцев», и за «любовь – пусть она всегда сияет нам в глазах наших жен и возлюбленных», и даже за «солнце, что всегда светит за тучами, друзья, там, где мы его не видим и где от него нам мало пользы». Его просто распирало от чувств, этого Кеглю!

Но любимый тост, произнося который, он становился особенно красноречивым и печальным, был за «отсутствующих друзей». Похоже, этих отсутствующих друзей у него было исключительно много, и, к его чести надо заметить, он их никогда не забывал. Где бы и когда бы в его руках ни оказывалась рюмка со спиртным, «отсутствующим друзьям» Кегли непременно был обеспечен тост, а присутствующим друзьям, в случае если они не проявляли достаточного такта и твердости, – речь, повергавшая их в уныние на неделю.

Одно время поговаривали, что когда Кегля провозглашает этот тост, взгляд его обращается в сторону тюрьмы графства, но, убедившись, что Кегля поминает добрым словом не только своих, но и чужих отсутствующих друзей, от этого немилосердного предположения отказались.

И все же какими бы славными ни были эти «отсутствующие друзья», их оказалось слишком много. Кегля явно перестарался. Все мы высоко ценим своих друзей, когда их нет с нами, как правило, куда выше, чем когда они рядом, но нам не хотелось бы постоянно о них беспокоиться. На рождественском балу, на обеде в чью-нибудь честь или на собрании акционеров, где ты естественным образом чувствуешь себя хорошо, но печально, они вполне уместны, однако Кегля притаскивал их в самые неподходящие минуты. Никогда не забуду, как он однажды предложил выпить за них на свадьбе! Свадьба была очень веселой, все шло превосходно, и гости находились в наилучшем расположении духа. Свадебный завтрак уже закончился, все положенные тосты произнесли. Жених с невестой собирались уезжать, и мы уже подумывали, что пора искать рис и башмаки, чтобы благословить их напоследок, как вдруг Кегля поднялся со своего места с похоронным лицом и бокалом вина в руке.

Мгновенно догадавшись, что сейчас воспоследует, я попытался пнуть его под столом. Не то чтобы я хотел сбить его с ног, хотя подозреваю, что в данных обстоятельствах меня бы оправдали, но я не собирался заходить так далеко, просто хочу сказать, что я попытался его пнуть под столом.

К сожалению, у меня ничего не получилось. Точнее, кого-то я лягнул, но определенно не Кеглю, потому что тот не шелохнулся. Скорее всего я попал в невесту, сидевшую рядом с ним. Вторую попытку я делать не стал, и он беспрепятственно приступил к своей любимой теме.

– Друзья, – начал он дрожащим от чувств голосом, и в глазах у него блеснули слезы, – прежде чем мы расстанемся (возможно, некоторые из нас уже никогда не встретятся вновь в этом мире), прежде чем эта бесхитростная юная чета, взвалившая на себя сегодня бремя многочисленных испытаний и невзгод семейной жизни, покинет этот мирный приют, чтобы лицом к лицу встретиться с горькими печалями и разочарованиями нашей бренной жизни, мне хотелось бы провозгласить еще один, никем не произнесенный тост.

Тут он смахнул вышеупомянутую слезу, а гости приняли серьезный вид и постарались щелкать орехи бесшумно.

– Друзья, – продолжал Кегля, и голос его становился все выразительнее и печальнее, – среди нас есть те, кому довелось узнать, что значит потерять своего любимого, а может быть, двоих или троих.

Тут он подавил рыдание, а тетушка новобрачного, сидевшая в дальнем конце стола, тихонько заплакала, капая слезами в мороженое – ее сын недавно покинул страну на деньги родственников при условии, что никогда не вернется обратно.

– Очаровательная юная дева, что сидит рядом со мной, – продолжил Кегля, откашлявшись и ласково положив руку на плечо невесты, – как вам всем хорошо известно, несколько лет назад лишилась матери. Леди и джентльмены, что может быть печальнее смерти матери?

Разумеется, невеста начала всхлипывать. Жених, желая поправить дело, но, естественно, нервничая и волнуясь, что неудивительно в сложившихся обстоятельствах, попытался утешить ее и зашептал ей на ухо, что он уверен, все к лучшему и что никто, знавший старую леди, не пожелал бы и на минуту вернуть ее назад. В ответ на это новоиспеченная супруга негодующе воскликнула, что, если его так радует смерть ее матери, напрасно он не сказал этого раньше, она бы ни за что за него не вышла, после чего жених погрузился в задумчивое молчание.

Подняв глаза, от чего я до сих пор старательно воздерживался, я, к несчастью, столкнулся взглядом с собратом-журналистом, сидевшим напротив, и мы оба расхохотались, заработав себе репутацию людей бессердечных. Подозреваю, что она сохранилась за нами и по сей день.

Кегля, единственный человек за этим некогда веселым столом, кто не хотел провалиться сквозь землю, удовлетворенно продолжал бубнить.

– Друзья, – возвестил он, – разве можно забыть о дорогой матери на этом радостном празднике? Можно ли забыть покинувших нас мать, отца, брата, сестру, ребенка, друга? Нет, леди и джентльмены! Давайте даже в разгар веселья подумаем об этих ушедших от нас блуждающих душах. Давайте между бокалом вина и беспечной шуткой вспомним… отсутствующих друзей!

Бокалы осушили под аккомпанемент приглушенных рыданий и сдавленных стонов, гости встали из-за стола, чтобы умыть заплаканные лица и успокоиться. Невеста отказалась от помощи жениха, и к карете ее сопровождал отец.