На следующий день я встретился с нейроинженером Эдвардом Бойденом. Бойден – спокойный и жизнерадостный бородатый американец тридцати пяти лет в очках – возглавлял исследовательскую группу по синтетической нейробиологии MIT Media Lab в Массачусетском технологическом институте. Его работа заключалась в создании инструментов для картирования, управления и наблюдения за мозгом, чтобы изучить все особенности его работы. Значительную известность он приобрел благодаря созданию оптогенетики – технологии нейромодуляции, с помощью которой можно включать или отключать отдельные нейроны в мозге живых существ направленными световыми фотонами.

Во время наших обсуждений Рэндал неоднократно упоминал Бойдена как человека, в целом поддерживающего общую эмуляцию мозга. Работа Бойдена имела большое значение для этого проекта, как и его выступление на конгрессе The Global Future 2045 в 2013 году в Нью-Йорке.

Бойден был убежден, что однажды появится возможность конструировать для отдельных частей мозга нейропротезы, которые станут большим шагом на пути к полной эмуляции мозга. Конечно, если вы сможете дать ответ на парадокс Тесея, который гласит: «Если все составные части исходного объекта были заменены, остаётся ли объект тем же объектом?»

«Наша цель – разгадать мозг», – в своем заявлении Бойден имел в виду конечную цель неврологии – понять, как работает мозг, как миллиарды его нейронов и триллионы связей между ними организуются для создания конкретных процессов сознания. Меня поразил математический смысл этого слова «разгадать», как будто мозг получится в конце концов «решить» подобно уравнению или кроссворду.

«Чтобы разгадать мозг, – сказал он, – нам придется иметь возможность эмулировать его на компьютере. Мы усердно работаем над путями картирования мозга, используя коннектомику – процедуру создания комплексных карт связей нервной системы живого организма. Но я бы утверждал, что такой карты связей недостаточно. Чтобы понять, как обрабатывается информация, вам действительно понадобятся все молекулы мозга. И я думаю, что разумная цель на данном этапе – имитация маленького организма, и для этого необходимо как-то сделать 3D-карту мозга с наноразмерной точностью».

Так совпало, что команда Бойдена в Массачусетском технологическом институте недавно разработала как раз такой революционный инструмент. Он был назван «экспансионной микроскопией» и включал в себя физическое увеличение образцов мозговой ткани с использованием полимера, наиболее часто встречающегося в детских подгузниках. Полимер увеличивал ткань в размерах, сохраняя связи и пропорции, значительно повышая уровень детализации при картировании.

Бойден достал ноутбук и показал мне несколько трехмерных изображений образцов тканей мозга, сделанных с помощью этой технологии.

– Так какова конечная цель всего этого? – спросил я.

– Ну, я думаю, было бы здорово, если бы мы смогли фактически локализовать и выявить все основные белки и молекулы мозговой цепи. А потом потенциально можно было бы выполнить симуляцию этой цепи и смоделировать процессы, происходящие в мозге.

– Когда вы говорите о симуляции, что вы имеете в виду? Вы говорите о воспроизведении сознания?

Бойден, замолчав на мгновение, признался, что на самом деле не понимает значение термина «сознание», по крайней мере, недостаточно точно для ответа на мой вопрос.

– Проблема слова «сознание», – объяснил он, – в том, что мы не можем судить, есть оно или нет. Нет ничего, похожего на тест, набрав в котором нужное количество баллов, можно заключить, что сознание есть. Так что трудно сказать, будет ли симуляция обладать сознанием сама по себе.

Он указал на ноутбук, стоящий перед ним на столе в огромном пустом банкетном зале, где проходила конференция и куда мы пришли поговорить, и сказал, что для того, чтобы понимать компьютер, недостаточно понимать устройство электросхем, необходимо понимать саму динамику процессов.

– На планете пятьсот миллионов таких ноутбуков, – продолжил он, – и все они имеют почти одинаковые статические электронные схемы, но прямо сейчас, в этот момент, все они выполняют совершенно разные задачи. Так что необходимо понимать динамику, а не только то, что там происходит в плане проводки, микросхем и так далее.

Он щелкнул по трекпаду ноутбука и развернул изображение червя, анимированного мерцающими цветными пятнами света. Это была нематода C. Elegans, прозрачный круглый червь около миллиметра в длину, широко используемый неврологами благодаря небольшому числу своих нейронов (всего в нем насчитывается 302 нейрона). Этот червь был первым многоклеточным организмом, обладающим своей последовательностью генов, и на сегодняшний день это единственное создание, имеющее полностью составленный «коннектом» (то есть имеющий полностью составленное описание структуры связей нервной системы).

– Это первая попытка представить нейронную активность целого организма, – сказал он, – вычисленная со скоростью, достаточной для описания активности всех его нейронов. И, когда мы сможем описать все соединения и все молекулы в нейронной цепи и будем наблюдать за тем, что происходит, в реальном времени, мы сможем попытаться увидеть, действительно ли смоделированная динамика отражает эмпирическое наблюдение.

– А что будет в этот момент? Появится ли возможность перевести эту нервную деятельность червя в код? В вычислимую форму?

– Да, – ответил Бойден. – Такая надежда есть.

Я почувствовал, что он скрывает от меня свою крепкую веру в реальность полной мозговой эмуляции, но было ясно, что он не согласен с Николелисом. И его рассказ – это его собственная конечная цель, некое исследование, необходимое для эмуляции всего мозга, как раз то, чем он занимался в Массачусетском технологическом институте.

Очевидно, все, что происходило на экране ноутбука, было очень далеко от того, о чем думал Рэндал – очень далеко от его разума, или от моего, или от вашего, с сотнями миллиардов вспыхивающих нейронов, мерцающих светом чистого сознания. Но это была иллюстрация принципа, заявление о потенциальной возможности – показатель того, что стремления Рэндала были не совсем безумны или по крайней мере теоретически реализуемы.

В первых двух беседах с Рэндалом мои вопросы, как правило, были сосредоточены на технических аспектах эмуляции всего мозга: на средствах, которыми ее можно было бы достичь, и на общей осуществимости проекта. Это было весьма полезно: ответы подтверждали, что Рэндал знает, о чем говорит, что он не безумен. Но это не значит, что я сам понимал свои вопросы на уровне, отличном от самого элементарного.

Однажды вечером, сидя на Фолсом-стрит, в месте, сочетающем в себе бар, прачечную и зал для стендап-шоу, с неожиданным названием Brainwash[6], я признался Рэндалу, что меня не привлекала и даже ужасала сама мысль о том, что мой разум может быть куда-то загружен. Даже сейчас влияние технологий на мою собственную жизнь весьма неоднозначно; я все больше осознавал, насколько мои движения предопределены корпорациями, единственная цель которых заключалась в получении прибыли с помощью данных о жизни людей. Материалы, которые мы потребляем, романтические встречи, на которые ходим, новости о мире, которые читаем, – все это подчинено влиянию неведомых алгоритмов, созданных корпорациями: в коалиции с правительством они кажутся мне великой тайной нашего времени. В мире, где хрупкий либеральный идеал свободной личности уже отступил, подобно полузабытому сну, в сомнительную дымку истории, не будет ли в конечном итоге наше полное слияние с технологиями окончательной капитуляцией самой идеи личности?