– Вот и все. Теперь помирать нам с голоду, – сказал гуртовщик.

Его смуглое лицо исказила гримаса боли. Похоже, он с трудом сдерживал крик.

– Ты ведь заботился о сыне, – возразил я. – Вот и он вскоре поправится и сможет позаботиться о тебе. Что он натворил?

Ни тот, ни другой не ответили.

Я вправил сломанную кость, на руку наложил лубок, а после мы с Доркас поужинали и устроились на ночлег снаружи, пригрозив отцу с сыном прикончить обоих, если хотя бы услышим скрип отворяемой двери, а уж если они сотворят что-либо с Иолентой – тем более. Поутру, пока оба еще спали, я коснулся сломанной руки гуртовщика Когтем. Неподалеку от дома нашелся загон с дестрие. Оседлав его, я сумел изловить еще одного, для Доркас с Иолентой, а возвращаясь за ними, заметил, что за ночь стены из дерна поросли зеленью.

Несмотря на рассказы гуртовщика, я надеялся отыскать поблизости селение вроде Сальта, где можно разжиться чистой водой, а пара аэсов обеспечит и пищу, и отдых. Надежды мои оказались напрасными: от городка не осталось почти ничего. Меж уцелевших камней мостовых пробивались к солнцу жесткие, неприхотливые травы, и издали «городище» почти ничем не отличалось от окрестной пампы. Среди травы, будто лес, поваленный яростной бурей, покоились рухнувшие колонны, а белизна немногих уцелевших, покрытых трещинами, мучительно резала глаз. В лучах солнца, замерев без движения, нежились ящерицы с блестящими черными глазками и пилообразными гребнями вдоль спины; занесенные землей развалины зданий казались всего лишь холмиками, также поросшими густой травой.

Причины сворачивать с выбранного пути я не видел, и посему мы, подхлестнув дестрие, тронулись дальше, на северо-запад. Тут я впервые заметил впереди горы. Обрамленные полуразрушенной аркой, они казались не более чем тонкой, слегка мутноватой полоской на горизонте, однако присутствие их там, вдали, не вызывало ни малейших сомнений, подобно присутствию по соседству клиентов с третьего уровня подземелий, хотя те были надежно лишены возможности сделать хоть шаг наверх или даже за порог камеры. Где-то в этих горах находилось озеро Диутурна, а также Тракс; и Пелерины, насколько мне удалось выяснить, тоже бродили где-то среди их вершин и ущелий, ухаживая за ранеными в бесконечной войне с асцианами (ведь и война велась именно там, и многие сотни тысяч сложили в тех горах головы, дабы удержать какой-нибудь перевал).

Но сейчас вокруг нас лежал город, где не слышно было ни единого голоса, кроме вороньего грая. Водой в дорогу мы запаслись, набрав ее в бурдюки, нашедшиеся в хозяйстве гуртовщика, но запасы подходили к концу. Иолента совсем ослабла, и мы с Доркас сошлись на том, что, если не найдем воды к ночи, она, весьма вероятно, умрет. И вот, едва край Урд начал наползать на солнечный диск, на глаза нам попался жертвенник, в чаше коего до сих пор скапливалась дождевая вода. Вода оказалась затхлой, вонючей, однако от безысходности мы позволили Иоленте сделать пару глотков, после чего ее тут же вырвало. Вскоре Урд повернулась лицом к идущей на убыль луне, и ее неяркий зеленоватый свет заменил нам утраченный свет солнца.

Простой огонек костра вдалеке показался бы настоящим чудом. То, что увидели мы, было куда более странным, но вовсе не столь поразительным. Внезапно Доркас указала налево. Минуту спустя я тоже увидел в той стороне проблеск света наподобие метеора.

– Упавшая звезда, – пояснил я. – Ты разве никогда их не видела? Бывает, они сыплются с неба дождем.

– Нет! Там какое-то здание, неужели не видишь? Вон, вон, взгляни, на фоне неба темнеет! Должно быть, крыша у него плоская, а на крыше кто-то бьет кресалом о кремень.

Я хотел было сказать, что у нее сверх меры разыгралось воображение, но тут там, где сверкали проблески света, замерцал неяркий красноватый огонек, с виду не больше булавочной головки. Еще пару вдохов спустя огонек превратился в крохотный язычок пламени.

Горело он невдалеке, но из-за темноты и множества обломков камня под копытами дестрие казался очень и очень далеким, и к тому времени, как мы добрались до замеченного Доркас здания, разгорелся так ярко, что мы смогли разглядеть в его свете троих, склонившихся над костерком.

– Нам нужна помощь! – окликнул их я. – Вот эта девушка при смерти.

Все трое вскинули головы, и ломкий старушечий голос проскрежетал:

– Кто говорит с нами? Голос, слышу, мужской, но мужчины внизу не вижу. Кто ты таков?

– Я здесь, – отозвался я, откинув на спину капюшон и распахнув плащ цвета сажи. – По левую руку. Просто одет в темное, вот и все.

– И вправду… и вправду… а при смерти кто? Нет, не светловолосая малышка… вон та, золотисто-рыжая, что покрупней. У нас есть вино и огонь, но других лекарств не имеется. Обойдите дом – лестница там, позади.

Следуя ее указаниям, я повел наших дестрие за угол. Здесь каменные стены заслонили луну, и нас окружила непроглядная темень, но вскоре моя нога нащупала неровные ступени импровизированной лестницы – по сути, груды обломков соседних домов, сложенной у стены. Стреножив обоих дестрие, я понес наверх Иоленту, а Доркас шла первой – с тем, чтоб разведать путь и предупредить меня, если впереди что-то неладно.

Крыша, когда мы выбрались на нее, оказалась вовсе не плоской: скат кровли был достаточно крут, чтоб опасаться падения на каждом шагу. Неровная, твердая черепица слегка подавалась, подрагивала под ногами; одна из плиток, с сухим скрежетом соскользнув вниз, звонко разбилась о камень.

Однажды, во времена ученичества, когда мне, по малолетству, доверяли лишь самые простые дела, я был послан с письмом в Башню Ведьм, напротив нашей, по ту сторону Старого Двора. (О веской причине, побуждавшей мастеров в случае надобности отправлять с сообщениями к соседкам-ведьмам только мальчишек из тех, кому еще далеко до созревания, я узнал лишь много позднее.) Теперь-то, зная об ужасе, внушаемом нашей башней не только жителям квартала, но – в равной, а то и большей мере – и обитателям самой Цитадели, я чувствую в воспоминаниях о собственных страхах явственный привкус этакой милой наивности, однако маленький невзрачный мальчишка, каким я был в те дни, воспринимал их предельно серьезно. Слушая жуткие россказни старших учеников, я видел: мальчишки, без всяких сомнений, куда храбрее меня, боятся ведьм тоже. По ночам в Башне Ведьм, самой мрачной, суровой из мириадов башен Цитадели, полыхали огни самых странных цветов. Доносившиеся до наших ушей сквозь иллюминаторы дормитория вопли исходили не из подземных пыточных, как у нас, но с самых верхних уровней, причем мы точно знали: вопят этаким образом сами ведьмы, а вовсе не их клиенты, ибо клиентов в том смысле, который вкладывали в это слово мы, у ведьм не имелось, да и крики те не были ни воем безумцев, ни визгом пытуемых.

Дабы не испачкать конверта, меня заставили вымыть руки, и я отчетливо сознавал, сколь мокры они и красны, петляя по двору, в затейливом лабиринте прихваченных ледком луж. В воображении моем возник образ ведьмы, невообразимо величественной, а посему не спускающей с рук ни малейшего непочтения – такая уж точно не погнушается наказать меня, осмелившегося вручить ей письмо покрасневшими руками, каким-либо особо гадким манером, да еще отослать назад, к мастеру Мальрубию, с весьма уничижительной отповедью!