– По крайней мере, теперь тебя можно доставить домой. – Корлат улыбнулась.

– Мой последний бой во имя его, – сказал Спиннок Дюрав. – Я ведь сделал, как он сказал, правда?

В ее бледном лице появилось какое-то опустошение.

– Ты должен много рассказать нам, брат. Очень многое нужно… объяснить.

Спиннок посмотрел на Каргу.

Прародительница Великих Воронов присела и отпрыгнула в сторону.

– Мы любим свои секреты, – каркнула она, – раз уж больше у нас ничего нет!

Корлат снова погладила Спиннока по щеке.

– Как долго, – спросила она, – как долго ты его сдерживал?

– Ну, – задумался он, – я зажег факелы… сумерки только сгустились…

Ее глаза распахнулись. И она взглянула на восток, где небо наконец начало светлеть.

– Ох, Спиннок…

А когда она поднялась, чтобы подобрать его меч, лежащий в траве, Спиннок Дюрав сказал:

– Не надо, Корлат. Оставь его.

Она удивленно посмотрела на него.

Но он не собирался ничего объяснять.

Над Гадробийскими холмами Каллор все же исхитрился высвободить меч, когда мощная голова дракона опустилась вниз, распахнув пасть. Удар вошел глубоко в мягкое горло, чуть выше торчащих ключиц. Одиночник издал резкий, булькающий вопль, и они понеслись к земле.

Удар – гром и треск костей. Верховный король отлетел в сторону, покатившись по мокрой траве. Затем поднялся на ноги и повернулся к дракону.

Тот обращался. Орфантал, с необычайным удивлением на лице, пытался выпрямиться. Одна рука была сломана. Кровь струилась из шеи. Про Каллора он словно позабыл, повернулся в сторону дороги и двинулся вперед.

Каллор смотрел вслед.

Орфантал прошел с десяток шагов и рухнул на землю.

Похоже, удачная ночь для убийства тисте анди.

Плечи Каллора горели от ран, нанесенных когтями дракона; для другого они оказались бы смертельными, но Каллор был не такой, как все. В самом деле, Верховный король был уникален.

В своей свирепости. В неудержимой жажде жизни.

В сухой жаркой ненависти, всегда окружавшей его.

Он двинулся дальше в город.

А рассвет наконец разогнал ночь.

Каллор.

Куски луны размером с материк освещали мир отраженным светом. Покров, плотно окутывавший город Черный Коралл, наконец начал расползаться. Паутина – узловатое проявление Куральд Галейна – слабела под натиском. Лучи окрашивали лунным светом дома, купола, башни, стены и окруженные ими давно увядшие сады. Серебряный свет просачивался в темные воды залива, отгоняя обитателей в чернильные глубины.

Новый мир, юный мир. Этот дождь смерти – слишком неожиданный, преждевременный.

Коннест Силанн, стоя на коленях на холодном мозаичном полу ризницы храма, ощущал разрывы. Он когда-то сберег Семя Луны от воды. Когда-то, давным-давно, он провел своего владыку на роковую, последнюю встречу с самой Матерью Тьмой. Он сплетал пальцы с пальцами Верховной жрицы – и они оба прекрасно знали, что впереди ее не ждет ничего, совсем ничего. Он стоял – боги, как же давно это было, – глядя на свои окровавленные ладони, над телом мягкой прекрасной женщины, жены Андариста. А через высокое окно были видны алые и золотые языки пламени умирающего Харканаса.

Сэлен гара, жившие в потерянных лесах Харканаса, верили, что луна – это обольстительный дар, который Отец Свет преподнес Матери Тьме. Как напоминание о его любви, этот дар светит в ночном небе. Но сэлен гара верили и в то, что луна – обратная сторона гибельного ока Отца Света, и если бы кто-то мог добраться до луны, то увидел бы, что это просто линза, через которую можно увидеть другие миры, для которых луна вовсе не луна, а солнце. Сказитель сэлен гара улыбнулся бы и изобразил странные движения руками. «Перспектива, – сказал бы он. – Понимаете? Мир меняется в зависимости от того, где ты стоишь. Так выбирайте, дети мои, выбирайте снова и снова, куда встать…»

Куда встать. Мир меняется.

Мир меняется.

Да, он сдержал море. Он дал Семени Луны один вдох, который длился месяцами.

Но теперь, теперь его владыка попросил его сдержать сам Свет.

И спасти не крепость, а город. И задержать не просто один вдох, но дыхание Куральд Галейна, Старшего пути.

А он стар и не знает… он не знает…

Стоя в двадцати шагах, в нише стены, Верховная жрица следила за ним. Видела, как он борется, как обращается к тем силам, какие остались. Видела, как медленно, неизбежно проигрывает.

И не могла ничего поделать.

Свет осадил Тьму в небе над головой. Бог, любящий смерть, осадил дитя искупления, чтобы с помощью чистоты ребенка узурпировать ослабший остров Куральд Галейна – захватить сам Престол Тьмы.

Ведь она отвернулась.

И противостоит этому только один, древний, сломленный воин.

Это несправедливо.

И время играет против них. Впрочем, сухо напомнила она себе, время всегда играет против.

Коннест Силанн не может исправить все потери. Она начала ощущать повреждения, охватившие Покров и всех тисте анди в этом городе. Они как болезнь, как нарушение внутреннего равновесия. Она слабела.

Мы все слабеем.

Старый, сломленный человек. Его недостаточно, это известно всем – всем, кроме того, кого это касается больше всего. Владыка Рейк, вера ослепила тебя. Посмотри на него, коленопреклоненного – вот, владыка, твоя главная ошибка в суждении.

А без него – без силы, которая могла бы сдерживать все, – без этого твой великий замысел рухнет.

И похоронит всех нас.

Бездна побери, всех нас.

Теперь это очевидно. В присутствии Рейка все ощущали громадную, неколебимую уверенность. Он мог оценить все с такой точностью, что оставалось только благоговейно поражаться и недоумевать.

Планы Сына Тьмы выполнялись неукоснительно. Верь ему, и все встанет на свои места.

«Но сколько планов выполнялось именно благодаря нашей вере в него? Сколько раз мы – такие как Коннест Силанн и Спиннок Дюрав – делали невозможное, тем самым воплощая в жизнь предвидения Рейка? И сколько можно от них этого требовать?»

Аномандра Рейка здесь нет.

Его нет, он ушел.

Ушел навсегда.

И если раньше можно было держаться за твердую уверенность, за что уцепиться теперь? За отчаяние, за жалкую нужду?