«Нельзя было оставлять все на нас. На него».

Боль в душе росла. И стоит ей уступить, последний оплот, защищающий всех тисте анди в Черном Коралле, падет.

И они все умрут. Ведь они – плоть Куральд Галейна.

Наши враги кормятся плотью.

Владыка Аномандр Рейк, ты бросил нас.

Она стояла в нише, словно в саркофаге. С дрожью наблюдала, как Коннест Силанн медленно оседает на центр гордой, таинственной мозаики, украшающей пол.

Ты подвел нас.

А теперь мы подведем тебя.

С мучительным вздохом Апсал’ара откинулась на балку. Кожа на ладонях и предплечьях почернела. Она отпихивалась ногами, пытаясь отодвинуться от вихря тьмы. Скользила на спине по слизи из пота, желчи и крови. Пар поднимался от ее рук. Пальцы изогнулись, как корни…

Боль была почти невыносимой. Она извивалась, вертелась – и упала с балки. Цепи загремели по мокрому дереву – вслед за ней. И она услышала, как что-то треснуло.

Она плюхнулась на усыпанную пеплом глину.

Посмотрела на свои руки. И увидела подернутые инеем наручники, а ниже – разбитые звенья.

Она почувствовала, как фургон двинулся назад. Душу наполнили ужас и неверие, захотелось сделать хоть что-нибудь, вопреки любой осторожности, вопреки самому рассудку.

Лежа в холодной грязи, она рассмеялась.

Свободна.

Свободна – а бежать некуда. И руки, возможно, отморожены – а как быть вору с мертвыми, сгнившими руками?

Она попробовала разогнуть пальцы. Костяшки хрустнули, как подгоревшее мясо, на коже появились красные трещины. И она увидела первые капли крови. Это ведь хороший признак?

– Огонь – это жизнь, – пропела она. – Камень – плоть. Вода – дыхание. Огонь – жизнь. Камень – вода – плоть – дыхание – жизнь. Сорви цветок в поле, и он не выживет. Забери – и красота умирает; и то, чем владеешь, ничего не стоит. Я вор. Я забираю, но не храню. Все, что у меня появляется, я выбрасываю. Я забираю ваше богатство только потому, что вы цените его. Я Апсал’ара, Госпожа Воров. Только тот боится меня, кто жаждет владеть.

Она смотрела, как постепенно распрямляются ее пальцы, как отшелушиваются кусочки кожи.

Она переживет. Ее руки касались Тьмы, и остались живы.

Как будто это важно.

Даже здесь, под фургоном, ее окружали жуткие звуки сражения. Хаос надвигался со всех сторон. Бессчетные души погибали, их крики означали потерю настолько необъятную, что она не хотела даже думать об этом. Гибель благородных душ. Огромная напрасная жертва. Нет, об этом не надо думать.

Апсал’ара повернулась на бок, поднялась на четвереньки.

И поползла.

И тут снова ахнула, когда в голове раздался знакомый голос.

– Госпожа Воров. Забери глаз. Глаз бога. Апсал’ара, укради глаз…

Дрожь… недоумение… как? Как он проник в ее разум? Это возможно только если он… только если…

Апсал’ара ахнула в третий раз.

И опять… боль, опять изумление, снова… надежда.

Она поползла дальше.

Сорви цветок. Я иду за тобой.

Да, я иду за тобой.

С каждой проглоченной душой хаос разрастался. Голод набрасывался с новой силой, и окруженные защитники отступали еще на шаг.

И шагов оставалось мало.

Неукротимые легионы окружали неподвижный фургон и сужающееся кольцо душ. Бесчисленные мертвые, ответившие на последний призыв Худа, таяли – большинство из них были слишком древними, чтобы хранить воспоминания о силе и даже помнить, что силу дает только воля. В противостоянии с врагом они лишь ненамного замедлили наступление хаоса, и их остатки были разодраны, сожраны.

Однако некоторые были крепче. Серые Мечи, попавшие к Худу в результате поражения Фэнера, сражались с хмурой свирепостью. Командующий ими Брухалиан стоял, как вросший в землю камень, – такой же несокрушимый и непробиваемый. Ему ведь и раньше приходилось делать такое. Отряд держался на месте уже какое-то время – очень долгое время, – но теперь их фланги были атакованы, и не оставалось ничего другого, как отступить к громадному фургону с кучей тел.

Десятка два сегулехов – все, что осталось у Второго, – образовали невероятно тонкую шеренгу рядом с Серыми Мечами. Каждый сегулех пал от руки Аномандра Рейка, и одного этого было достаточно – это жгло, жалило позором. Они все были в масках, и постепенно краска стиралась, знаки различия таяли под огнем хаоса, пока все маски сегулехов не засияли чистотой. Как будто здесь, в мире меча, какая-то сила открывала высшую правду. Здесь, словно говорил Драгнипур, вы все равны.

С другого фланга к Серым Мечам примкнула еще одна группа солдат – «мостожоги» и остатки других сил малазанцев, элитного отряда под командой того, кого теперь звали Сакув Арес.

Полукруг «мостожогов» постепенно сжимался под натиском врага. С одного фланга – Серые Мечи, с другого – последние скованные, среди которых громадный демон, образовавший дерзкий несгибаемый оплот. Слезы текли по лицу демона – даже сражаясь, он горевал о потерянных. Горе жгло сердце Жемчуга. Он сражался не за себя, не за фургон, даже не за Врата Тьмы, блуждающую обитель. Демон сражался за своих товарищей, как солдат на последнем рубеже, солдат, которому больше некуда отступать.

В небе, затянутом облаками пепла, скованные драконы, локи вивалы и энкалары прорывали крутящиеся, спускающиеся грозовые тучи. Молнии хлестали их, постепенно разрывая на куски. И все же они продолжали бороться. Энкалары не отступали в своей безумной ярости. Локи вивалы хранили в сердцах силу, превосходящую их размеры – это были не драконы; значительно меньше, – но им известна сила насмешки и издевательства. Энкалары презирали сам хаос. Драконов, многие из которых были скованы еще со времен Драконуса, не интересовали Врата и остальные жалкие жертвы грозного меча. Они сражались не из каких-то благородных побуждений. Нет, каждый сражался в одиночку, за себя, а выживание не имеет никакого отношения к благородству. В раскаленном мозгу этих существ не возникало и мысли о союзе, о совместном сражении. В их природе существовала только битва один на один. Сила и проклятие; но в яростных, смертельных тучах эта сила проигрывала, и сама природа драконов теперь уничтожала их.

Битва была в разгаре. Уничтожение звучало оглушающим криком, изгоняло все остальное из разума защитников. Они вкладывали волю в оружие и этим оружием рубили бесформенного серебристого врага – и тут же видели перед собой новых, которые выли, хохотали, грохотали мечами по щитам.

Ток понятия не имел, откуда явился этот проклятый конь, но явно какая-то потрясающая воля жгла его душу. При жизни его не готовили к войне, и все же он сражался, как зверюга в два раза крупнее. Лягался, топал, щелкал челюстью. Виканская порода – это уж точно – существо потрясающей выносливости; конь снова и снова несся в битву, и Ток начал подозревать, что истощится раньше, чем конь.