Рука Худа отпустила плечо Драконуса, и тот упал на колени.

Еще один.

Да, теперь он знал, кто среди них.

И что – смеяться? Отыскать его, чтобы подразнить? Вцепиться ему в глотку, чтобы не расцепляться до самого забвения?

Нет, ничего этого он делать не будет.

Кому нужно мое прощение?

Он бы закричал, если бы хватило сил.

Аномандр Рейк, тебе не нужно просить. Увы, молить о прощении должен я.

Здесь я поймал в ловушку Мать Тьму. Твою мать…

И что ты теперь будешь делать?

Одним ударом сердца спустя Драконус легко вздохнул, поднял голову и снова открыл глаза.

– Рейк? – прошептал он.

Потом медленно встал. И повернулся лицом к фургону.

Наблюдать.

Второй увидел, как пал еще один сегулех, и развернул коня, чтобы посмотреть мертвыми глазами вслед украшенному фургону, который влекли ржущие лошади. Пассажиры отчаянно цеплялись за накренившийся фургон, когда открылся разрыв – туда и направились лошади.

Вестник Худа – тот самый одноглазый солдат – пришпорив коня, погнал его следом.

И в голове Второго зазвучал голос Владыки Смерти:

– Похоже, ты все-таки нужен, как ты и подозревал. Теперь ступай – и знай, старинный друг: ты верно служил мне.

Я больше не бог мертвых.

И когда закончишь это последнее дело, твоя служба исполнена. И тогда, что ж, Шкуродер ждет…

Второй склонил голову в маске и шлеме и радостно взвыл. Убрав мечи в ножны, он поскакал за фургоном.

Вот исчез Вестник.

И разрыв начал закрываться.

Второй направил давно мертвого жеребца в умирающий портал…

И покинул мир Драгнипура. Остальные сегулехи все равно обречены, и хотя в этой последней битве они искупили позор смерти от чужака, это не повод погибать рядом с ними.

Второй недолго следовал за остальными, грохотавшими по неизведанным путям, нет, совсем недолго. Ведь он был призван. Да, его призвало оружие…

Второй пронесся сквозь бурлящую бурю жгучих ветров, под грохот доспехов коня, под звон копыт по булыжникам, увидел то, что искал, и протянул руку…

– Я возьму это, – весело прогудел металлический голос. И копье вырвали из руки Резчика. Немертвый сегулех, который когда-то, давным-давно, дал ему это оружие, в развевающихся лохмотьях кожи, потрепанных ремнях и искореженных пряжках, взял копье на изготовку. Воин в маске направился прямо к белым Гончим.

– Шкуродер! – проревел он. – Я иду за тобой! Но сначала – вот эти…

Карса Орлонг отступил в сторону при внезапном появлении воина в доспехах верхом на чудовищном мертвом коне. Увидев, что вновь прибывший направился к гончим, Карса зарычал и двинулся следом.

Копье было направлено влево, и тоблакай шел справа от всадника, устремив глаза на Гончего пса, который явно вознамерился напасть на воина с незащищенного бока.

Два зверя и два воина столкнулись одновременно.

Копье всадника вошло в горло Гончего пса прямо под челюсть, пробило основание черепа и вошло в мозг зверя. Зазубренное острие выскочило из затылка в туче серой мякоти, крови и осколков кости.

Карса взмахнул мечом, когда второй Гончий пес нацелился, разинув пасть, на правое бедро всадника. Кремневое лезвие прорубило хребет, войдя наполовину в шею, толстую, как у коня, и застряло; инерция зверя, падающего на булыжник, увлекла меч и Карсу.

В тот же момент яггутский конь всадника столкнулся грудь в грудь с третьей Гончей. Затрещали кости. От удара всадник перелетел через голову коня, высвобождая копье. Он нанес удар и скатился по спине ошеломленной Гончей – а немертвый конь отшатнулся назад.

Опустившийся на колени Карса увернулся от атаки еще одного пса – и тот пронесся мимо, как и остальные. Тоблакай поднялся на ноги, сделал два быстрых шага и вонзил меч в грудь оцепенелой третьей Гончей. Взвыв от боли, та отшатнулась от клинка, кровь брызнула из раны. Незнакомец, пришедший в себя, ткнул копьем в живот извивающегося зверя; острие прорвало мягкие ткани, разбрызгивая кровь.

Что-то блеснуло в прорезях маски.

– Отлично, тоблакай! А теперь займемся остальными!

Два воина развернулись.

Резчик смотрел на семерых Гончих псов, обежавших Карсу и сегулеха. А у него теперь даже нет копья – проклятье, – и он достал два ножа, когда один зверь направился прямо к нему.

Кто-то ухватил его сзади за рубаху и оттащил назад. Закричав от испуга, Резчик упал в короткие крепкие руки, мельком заметив обветренное лицо, выпученные глаза и рыжие усы, шевелящиеся под пухлым носом…

Я его знаю?

Человек, оттащивший его, шагнул вперед, поднимая громадный двуручный топор. Баратол…

– Нам тут не место! – прорычал тот, кто держал Резчика, и они начали отступать.

Баратол узнал зверя: тот, с кем столкнулся Чаур, тот, кто проломил череп его другу. Он чуть не запел от радости, вступая в битву, и топор описал жестокую дугу снизу вверх, когда перед ним появился Гончий пес – рычащий, чудовищный…

Лезвие топора вошло глубоко в нижнюю челюсть зверя – еще чуть-чуть, и прорубило бы шею. Однако удар свернул голову Гончей в сторону.

Пес грудью налетел на Баратола.

Как от удара обшитого бронзой тарана, тот отлетел назад, кувыркаясь в воздухе, и пришел в себя, только грохнувшись на мостовую в пятнадцати шагах от тела Аномандра Рейка.

Пес заскользил, зашатался, мотая головой, – нижняя челюсть была сломана, зубы справа торчали почти горизонтально, лилась кровь.

В этой битве псу уже не принимать участия.

В то мгновение, когда Карса и незнакомец разворачивались, над ними пронеслась тень – и оба присели от внезапного порыва ветра, пахнущего гнилью…

Задевая кончиками крыльев фасады домов по обе стороны улицы, дракон летел, выставив когти, как змеиные жала. Две лапы сомкнулись вокруг двух Гончих, пронзая их и ломая кости, и подняли зверей в воздух. Пасть дракона ухватила еще одного пса…

Шумно взмахнув крыльями, дракон устремился в небо, унося трех Гончих.

Все это длилось лишь несколько ударов сердца; Резчик застыл в объятиях Мураша – фаларец тащил его к двери какой-то лавки справа, – а Баратол смотрел только на ненавистного Гончего пса, напавшего на него, и крутил топором.

Эти трое даже не заметили дракона.

А Самар Дэв во все глаза смотрела на дракона, уносящего в небо трех воющих, рычащих псов.

Самар Дэв стояла над неподвижным Путником, Дассемом Ультором, носителем Отмщенья, убийцей Сына Тьмы; он наконец поднял искаженное печалью, бледное лицо – и, схватив ее, притянул к себе.