Попутно сделаю одно важное замечание; если женщинаудовлетворяет мужчину, почему она должна иметь над ним власть? Как же тогда онсможет думать о своих собственных желаниях, если ему приходится быть рабом еекапризов и прихотей? Чтобы получить удовольствие, необходимо обладать превосходством:из двоих людей, лежащих в одной постели, тот, кто делится с другим,наслаждается меньше, чем мог бы, а тот, кто находится в подчиненном положении,не получает ничего. Поэтому надо отбросить идиотскую утонченность, котораязаставляет нас находить очарование даже в страданиях; такие наслаждения можноназвать чисто умственными приступами радости, и они не имеют ничего общего снашими естественными потребностями. Любовь к женщине напоминает любовь к Богу:в обоих случаях мы устремляемся в погоню за призраком. В первом случае мыжелаем наслаждаться только духовным, отбрасывая в сторону телесное, плотское, аво втором облекаем в плоть чистейший дух, но и в том и в другом преклоняемколени перед фикцией.

Так давайте же наслаждаться по-настоящему, ибо в этомсостоит закон Природы, и поскольку нельзя долго любить предмет удовольствия, негрех и поучиться у созданий, которых мы несправедливо называем низшими. Вамприходилось видеть, чтобы голубь или пес возвращались к своей подруге,кланялись, целовали ей лапу или коготок после того, как закончили сношаться сней? Если в кобеле и вспыхивает любовь, то ее уместнее считать потребностью илинуждой и ничем иным; как только сука удовлетворит его, его отношение к нейрезко меняется — становится безразличным, и это продолжается до тех пор, покаон вновь не почувствует желание, но и здесь его желание необязательно будетнаправлено на ту же самую суку — объектом внимания кобеля будет перваяпопавшаяся на глаза сука, а если возникнет ссора, вчерашняя фаворитка будет принесенав жертву сегодняшней. Как же ошибаются люди, отступая от такого поведения,которое ближе к Природе, чем наше! Оно находится в гармонии с ее извечнымизаконами, и если Природа дала нам большую чувствительность, чем животным, онахотела сделать наши удовольствия более утонченными. Когда мы признаем, чточеловеческая самка есть существо более высокого порядка, нежели самкаживотного, мы оказываем ей плохую услугу, потому что боготворим ту из еесущностей, которая на деле унижает ее. Я готов признать, что можно любить еетело, как животное любит тело самки, но зачем обожать нечто, к телу никакогоотношения не имеющее, ибо в этом «нечто» заключен механизм, который сводит нанет все остальное, и один этот механизм способен внушить нам отвращение кцелому. Я имею в виду характер женщины, ее ворчливость, ее черную душу —словом, то, что подавляет всякое желание насладиться женским телом, и если выхотите узнать, до какой степени разум мужчины может быть исковерканметафизическим безумием, послушайте, что плетет опьяненный этим безумиемчеловек, заявляя, что он жаждет не тело возлюбленной, а ее сердце, подуматьтолько — ее сердце! Вещь, заглянув в которую, он содрогнется от ужаса. Этосумасбродство не имеет себе равных, но скажу больше: коль скоро красота являетсяпредметом соглашения, то есть вещью абсолютно условной, стало быть, любовь —всего-навсего чисто произвольное понятие, так как не существует общепринятыхпризнаков красоты, которая и порождает любовь.

Таким образом, любовь есть ощущение, характеризующеепотребности каких-то конкретных органов человека, это не более, чем физическийимпульс, с которым не имеет ничего общего утонченность чувств или невероятносложная и нелепая система куртуазности. Скажем, я люблю блондинку за то, чтоона обладает атрибутами, которые соответствуют моим ощущениям, вы любитебрюнетку по тем же самым причинам, и поскольку в обоих случаях материальныйобъект становится орудием утомления наших не менее материальных потребностей,как же можно применять утонченность и бескорыстие к этому предмету, которыйуместнее сравнить разве что со сточной трубой? Неужели вы видите в немчто-нибудь метафизическое? Тогда гордыня сыграла с вами злую шутку, и одноговнимательного взгляда достаточно, чтобы рассеять эту иллюзию. Разве не назоветевы сумасшедшим того, кто со всей серьезностью утверждает, что он влюблен всладкий запах цветка и совершенно равнодушен к самому цветку? Простоневероятно, до какого абсурда может дойти человек, ослепленный Первымпопавшимся метафизическим миражом.

Однако здесь я предвижу возможное возражение, что, мол,поклонение женщине существует уже много столетий: еще древние греки и римлянеобожествляли Любовь и ее прародительницу. На это я отвечу так: с ними моглослучиться то же самое, что и с нами, ведь и в Греции и в Риме женщины считалисьпредсказательницами. Стало быть — разумеется, это только моепредположение, — этот факт мог породить уважение к ним, а из уважениямогло родиться поклонение; я уже объяснял, как это происходит. Тем не менее,что касается предметов поклонения, следует с большой осторожностью ссылаться надревних: народы, которые обожали фекалии под именем бога Стрекулиуса исодержимое отхожих мест под видом богини Клоацины, вполне могли боготворить иженщин, если их так привлекал запах этих двух классических божеств древности.

Когда же мы, наконец, будем благоразумны и научимсяобращаться с этими смешными идолами так же, как поступали со своими японцы,когда им не удавалось получить от них удовлетворения своих желаний. Давайте же,по примеру этого мудрого восточного народа, будем молиться или, если угодно,делать вид, что молимся, до тех пор, пока наши молитвы не будут услышаны, ипока мы не получим того, что просим. Если нам будет отказано, мы накажем идоласотней ударов палкой, чтобы проучить его, чтобы впредь он не пренебрегал нашимижеланиями; или, если вы предпочитаете, давайте поступать по примеру остяков[111], которые, рассердившись на своих богов, просто берут в рукихлыст и бьют их, а что еще делать с богом, который совершенно бесполезен, кромекак обратить его в прах? А в ожидании божьих милостей достаточно притворяться,будто веришь в него.

Любовь — это физическая потребность и ничем иным быть неможет[112]. «Любовь, — пишет Вольтер, — этоприхотливые узоры воображения, вышиваемые на холстине Природы». Цель любви, еежелания, словом, все, что с ней связано, имеет физическую природу, и пуще огняберегитесь женщины, которая претендует на большее. Разлука и изменчивость — вотсамые верные средства от любви: мы забываем о человеке, как только перестаемего видеть, а новые удовольствия быстро стирают память о прежних; сожаления обутрате продолжаются недолго, разумеется, потеря уникальных в своем родеудовольствий может повлечь за собой более длительные сожаления, но им всегдаможно найти замену на каждом углу, так что и здесь нет повода для слез.

А теперь подумайте, что произошло бы, если бы любовь была незлом, а истинным добром, которое приносит нам неподдельное счастье: тогда нампришлось бы провести четвертую часть жизни без всяких наслаждений. Что делатьмужчине, если ему за шестьдесят и если он не может покорить женское сердце? И вшестьдесят лет, если он здоров и крепок, мужчина может наслаждаться в течениееще пятнадцати лет, но в этом возрасте внешняя привлекательность утрачена, такнеужели он должен навеки распроститься с мыслью о счастье? Нет, мы не допускаемтакой чудовищной перспективы: с возрастом увядают весенние розы, но не угасаютжелания и не исчезают возможности удовлетворить их, и удовольствия, вкушаемые взрелом возрасте, бывают еще глубже и утонченнее, более свободные от окаменевшихметафизических догм, которые служат могилой для сладострастия; повторяю, этиудовольствия гнездятся в самых сокровенных глубинах разврата, мерзкой похоти илибертинажа, и они в тысячу раз приятнее, нежели те, что мужчина получал многолет назад, обхаживая прекрасную возлюбленную. В молодости он старался для нее,теперь же он думает только о себе. Посмотрите на него, понаблюдайте, как онцепляется за все, что может доставить ему мимолетное наслаждение, сколькобогатства и разнообразия в его бесстыдных развлечениях, с какой жадностьюсрывает он каждый цветок удовольствия; полюбуйтесь, как он освобождается отвсего несущественного и как властно требует внимания к себе. Малейший признакудовольствия, испытываемого предметом его страсти, настораживает его, приводитв ярость, он хочет только слепого повиновения и ничего больше. Златовласая Гебаотворачивает от него свой взор, не скрывая отвращения, но какое до этого делосемидесятилетнему Филарету, ибо не для нее он старается; даже гримасы страха иужаса, которые он вызывает у женщины, увеличивают его наслаждение. Вот оноткрывает свой жадный рот и всасывает в себя сладчайший, непорочный, можносказать, девственный язычок, и юная красотка трепещет от страха и отвращения, апотом он грубо насилует ее и получает очередное удовольствие. Разве испытывалон что-либо подобное в двадцать лет? В ту пору женщины увивались вокруг него,осыпали его поцелуями и жаркими ласками, а у него постоянно не хватало временивозжелать их, и все происходило настолько быстро, что он даже не успевалморгнуть глазом. В самом деле, можно ли назвать желанием то, что удовлетворяется,даже не успев народиться? И откуда было взяться этому желанию, если на его путине было препятствий? А когда удовольствие становится еще острее от встреченногосопротивления, когда оно питается страхом и отвращением женщины, он получаетнаслаждение уже от того, что сам является причиной этого отвращения, и все егоприхоти, ужасающие женщину, становятся в тысячу раз сладострастнее и приятнее,нежели любовь. Любовь! Абсурднейшее из всех безумств, самое смешное и, безсомнения, самое опасное, которое, надеюсь, я представил вам во всей полноте.