Это предписание было подкреплено буллой, угрожавшей отлучением от церкви и утратой полномочий любому государю, который не истребит еретиков в своих владениях; таким образом, папа одним этим указом укрепил свою власть до такой степени, что лишил людей свободы вероисповедания, а государей – независимости.

Тем временем собравшиеся в базилике Святого Иоанна святые отцы решили, что любого человека, обвиненного в ереси против католической и православной веры, следовало отлучить от церкви, и в этой связи постановили:

Приговоренные, в присутствии мирских властей или их представителей, должны быть доставлены к ним для наказания; церковные лица должны быть прежде лишены духовного сана. Собственность мирян конфискуется; собственность духовных лиц даруется их церкви. Находящиеся под подозрением, если не сумеют оправдаться, должны быть наказаны лишь мечом анафемы, и все должны избегать их. Если же они будут упорствовать и проживут в отлучении год, их следует обвинить в ереси.

Светские власти следует побуждать, направлять, а при необходимости и принуждать церковным осуждением к тому, чтобы они публично клялись защищать веру, если сами они желают считаться верующими, и обязывались прилагать все силы, чтобы уничтожить в своих владениях тех, кого церковь объявит еретиками[159].

Отлучение, ожидавшее непокорных, не было пустой угрозой, и оно касалось не только духовной жизни человека. Анафема папы подразумевала те же наказания, что и проклятие друидов в древности[160]. Люди, отлученные от церкви, не могли занимать государственные посты, претендовать на обычные гражданские права, а порой даже на существование. В случае болезни или несчастья никто не мог помогать им под страхом навлечь на себя такое же проклятие, и даже после смерти их не полагалось хоронить по-христиански. Можно сказать, что с этими мерами и предписаниями инквизиция вступила во вторую фазу своего развития и обрела исключительно церковный характер – словом, была учреждена канонически.

Именно папа Иннокентий предоставил церкви страшное оружие гонений, и именно он собственным крайне суровым отношением к свободе вероисповедания, свободе мысли и слова подал пример фанатизма и религиозной нетерпимости, которые станут беспощадно руководить людьми на протяжении многих веков.

3

Доминиканский орден

«Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною!»[161]

Контраст между условием, выдвинутым основателем христианства, и мирским положением, которое занимал его наместник на земле, быстро приближался к своей кульминации и стал абсолютным в эпоху Возрождения. От простого народа, собиравшегося в Риме в середине I столетия, чтобы беседовать и наставлять друг друга в новом учении любви и смирения, которое передалось им изустно с Востока во всей своей чистой простоте, еще не обремененной богословскими сложностями и не стесненной правилами и предписаниями, было и в самом деле далеко до гордых куриальных христиан в Риме времен папы Иннокентия III.

Преемника Петра, бедного рыбака из Галилеи, возводили на престол с пышностью, превосходящей коронации всех земных владык. Он на время становился властителем обширных владений, в духовном же смысле претендовал на господство над всем христианским миром и сохранял верховную власть при помощи громовых раскатов анафемы, которую сам же и выдумал. Его блестящий двор был наводнен прелатами в алых шелестящих одеждах, наряженными в золото и серебро аристократами, военачальниками в стальных латах, жеманными щеголями и высокомерными сенаторами. Его самого наряжали в одежды, сотканные из тончайшей шерсти, короновали тройной диадемой из белых павлиньих перьев, вставленных в три сверкающих венца из драгоценных камней. Во время коронации монархи прислуживали ему за столом, стоя на одном колене, а в течение его правления государи и аристократы были его лакеями. Со ступеней Латеранского дворца в день своего восшествия на престол он бросал пригоршню монет римской толпе, восклицая: «Золото и серебро не для меня! Все, что имею, отдаю вам». Однако же его богатства были громадны, а их источники – почти неистощимы. Он жил и путешествовал с такой великолепной роскошью, которую только можно было получить за деньги и которую были способны создать искусство и ремесла.

Это церковное великолепие не ограничивалось лишь Римом и папским двором. Постепенно оно проникло во все структуры церкви и оказало влияние даже на монашеские ордены. От простоты своих первых дней они постепенно перешли к аристократической роскоши. Святые отцы в благородных аббатствах главенствовали над обширными участками пахотной земли и виноградниками, которыми владели и которые возделывали, а также над сельскими районами и приходами, которыми скорее управляли как феодалы, взимая с них налоги, вместо того чтобы служить им как священники.

Дух священства, чьей миссией было проповедовать самые возвышенные и безупречные демократические постулаты, стал настолько высокомерным и аристократическим, что церковь словно оказалась вне досягаемости для плебеев и простонародья. Она быстро становилась институтом аристократов для аристократов. Наверное, бесполезно размышлять о том, как долго продлилось бы такое положение дел и к каким результатам оно бы привело. Произошедшая перемена и возобновление заботы о бедных и незнатных случились благодаря появлению двух людей, которые были во многом похожи друг на друга, но во многом и отличались. Они встретились в Риме у подножия папского трона.

Любой из них мог бы стать основателем религии, если бы не нашел уже в этом мире идеальное вероучение, которому мог служить. Оба родились в обеспеченных семьях: один, Франческо Бернардоне, был сыном богатого купца из Ассизи, второй, Доминик де Гусман из Калаорры, – испанским аристократом. Сегодня церковь включает их в свой календарь как святого Франциска Ассизского и святого Доминика. Они – те блистательные двое, кого Данте узрел вместе в своем «Раю»:

L’un fu tutto serafico in ardore,

L’altro per sapienza in terra fue

Di cherubica luce un splendore[162].

Один пылал пыланьем серафима,

В другом казалась мудрость так светла,

Что он блистал сияньем херувима[163].

Святой Франциск (самый симпатичный из всех святых благодаря той безмятежности и мягкости, которая исходила от его поэтичной и мистической натуры) приехал из родного Ассизи, чтобы умолять святейшего отца разрешить ему создать орден вместе с такими же босоногими товарищами, чтобы они могли практиковать призыв Христа к бедности и самоотречению и служить страждущим. Святой Доминик (он интересует нас больше) за свое красноречие и образованность был избран сопровождающим для епископа Осмы, отправлявшегося с инквизиторской поездкой в Южную Францию. Там он стал свидетелем жестокой резни. Он читал проповеди еретикам в Тулузе, и его горячее, страстное красноречие сделало новообращенными многих из тех, кто уже готовился столкнуться с