дети ничего не унаследовали. С их пособниками, укрывателями или защитниками должно поступить таким же образом. Все заподозренные в ереси должны публично исповедоваться под присягой, под страхом понести то же наказание, что и еретики. Они должны посещать богослужения во все праздничные дни, а те, кто примирился с церковью, должны носить на одежде отличительный знак – два креста, один на спине, второй на груди, из желтой ткани, в три пальца шириной, вертикальная часть в две с половиной ладони, горизонтальная – в две ладони[170]. Если человек носит капюшон, на нем должен быть третий крест – все это под страхом быть признанными еретиками и подвергнуться конфискации имущества»[171].

Эти постановления своей бескомпромиссной суровостью показывают и то, до какой степени церковь в своей нетерпимости ненавидела еретиков, и ее твердое намерение их уничтожить. Они также в некоторой мере демонстрируют далеко идущее, безжалостное коварство и ловкость священников, которые сделают этот трибунал столь ужасным.

Предписания о наказании для тех, кто, тронутый христианским милосердием, окажет помощь преследуемым, были составлены для того, чтобы страх задушил любое подобное сочувствие; указ о том, что дети приговоренных еретиков должны лишаться наследства и права занимать достойные должности, был расчетливо введен, чтобы сделать дополнительным орудием родительскую любовь. Если сам человек готов стать мучеником ради своих убеждений, то его можно заставить задуматься, прежде чем он принесет в жертву и своих детей, которым придется страдать от нищеты и позора.

В глазах церкви конечная цель оправдывала любые средства, применяемые для ее достижения. Искоренение ереси было столь горячо желаемым свершением, что любые шаги (и почти любой грех) были простительны, если вели к этой цели.

Некоторые утверждают, что этот крестовый поход против ереси был политической кампанией, проводимой церковью, чтобы защититься от натиска свободы мысли, которая угрожала ей свержением. Несомненно, в ранние века дело обстояло именно так; но позже все изменилось. Римский католицизм разросся, словно мощное дерево, пока в его тени не оказалась вся Европа, а корни были глубоки и широки. Они слишком крепко цеплялись за землю, были слишком полны жизненной силы, чтобы позволить одной увядшей ветви заставить все дерево тревожиться по поводу собственной жизнестойкости. У этого дерева не было таких забот. Каким бы отвратительным, жестоким, даже нехристианским ни было учреждение инквизиции, трудно представить, чтобы дух, в котором ее основали, не был чистым и беспристрастным.

Горькой иронией может показаться тот факт, что нашлись люди, которые во имя смиренного и милосердного Христа беспощадно мучили на дыбе и сжигали своих собратьев. Это и в самом деле горькая, прискорбная, трагическая ирония. Однако они этого не осознавали. В своих поступках они были искренни – так же искренни, как святой Августин, когда призывал к истреблению еретиков, и никто не может ставить под сомнение его искренность или чистоту помыслов.

Чтобы понять подобное отношение, необходимо принять во внимание абсолютное убеждение католиков в том, что Лекки называет «догматом единственно возможного спасения». Начиная с предпосылки, что католическая церковь – единственная истинная церковь Христа, они считали, что никакое спасение невозможно для человека, который не является ее последователем. Оправданием заблуждения не могло служить незнание, пусть даже абсолютное, об истинной вере – точно так же, как в сегодняшних судах не служит оправданием незнание закона. Таким образом, они не только считали безвозвратно проклятыми тех, кто покинул церковь ради ереси, и тех, кто, подобно евреям и мусульманам, намеренно оставался за ее пределами, но подобным же образом (таково уж было довольно лестное представление человека о божественной справедливости и божественном разуме) воспринимали и дикарей, которые никогда не слышали имени Христа, и того самого младенца, который умер прежде, чем унаследованный им первородный грех был смыт крестильной водой. Отцы Церкви вели жаркие войны из-за разногласий в том, когда именно начинается жизнь до рождения; следовательно, проклятие падает на душу плода, если он погибает в матке.

Если принимать во внимание, что подобных доктрин придерживались категорически и безусловно, то мы поймем, что с точки зрения церкви, чьим делом было спасение душ, не было греха столь недопустимого и отвратительного, как ересь. Мы поймем, почему церковь могла относиться к тем своим чадам, которые совершали такие преступления, как убийство, изнасилование, прелюбодеяние и грех содомии, с терпением снисходительного родителя, и в то же время с фанатичным гневом обрушивалась на еретиков, чья жизнь могла быть образцом чистоты. Первые были виновны лишь в грехах слабого человечества, а верующие грешники могут искать прощения и найти его в раскаянии. Но ересь была не просто худшим из грехов, как считали некоторые. В глазах церкви она выходила за пределы царства греха; она была бесконечно хуже греха, потому что представляла собой совершенно безнадежное состояние, которое невозможно искупить или облегчить добрыми делами или непорочной жизнью.

Придерживаясь такого взгляда на ересь, церковь считала своим долгом искоренять эту ужасную духовную чуму, чтобы не давать ей распространяться; у нее было слово святого Августина, подтверждавшее, что быть милосердным означало быть беспощадным в достижении этой цели. Если смотреть на это, так сказать, изнутри, то в отношении церкви к ереси нет ничего нелогичного. Нелогично понятие о Боге, которое входит в догмат единственно возможного спасения. Даже если рассматривать дело Галилея – одного из самых прославленных заключенных, когда-либо представавших перед судом святой палаты, – у нас нет убедительных оснований считать, что, требуя его отречения от теории движения Земли вокруг Солнца, инквизиторы вдохновлялись какими-то иными мотивами, кроме страха, что распространение этой идеи (которую они искренне считали иллюзией) пошатнет веру человека в библейское учение, с которым данная идея входила в противоречие.

4

Изабелла Католичка

Льоренте соглашается с более ранними авторами, писавшими на данную тему, в том, что испанская инквизиция отличалась от организации, учрежденной для борьбы с альбигойцами и их современниками по ереси. Ее отличие в том, что она представляет собой дальнейшее развитие структуры, основанной Иннокентием III и доведенной до совершенства Григорием IX.

Прежде чем рассмотреть эту новую инквизицию, стоит взглянуть на Испанию католических королей – Фердинанда и Изабеллы, в правление которых в Кастилии и учрежден был этот трибунал.

В течение 700 лет в разной степени и с разным успехом на Пиренейском полуострове хозяйничали сарацины. Первым туда явился в 711 году Тарик ибн Зияд, свергнувший короля вестготов Родериха и расширивший владения мусульман до самых гор на севере и от моря до моря на востоке и на западе. Когда берберы, сирийцы и арабы начали борьбу между собой, из Африки прибыл Абд ар-Рахман I, основавший независимый