– Я уже не помню. Я… ну, можно сказать так: в панике сбежал.

– Анонимный звонок сделали вы?

– Да.

– Почему?

У Леттке возникло сбивающее с толку чувство, что даже в такой безвыходной ситуации он вдруг снова почувствовал почву под ногами.

– Я… я не хотел, чтобы ей сошел с рук расовый позор.

– Хм-м, – промычал мужчина и сделал какие-то записи.

Затем он спросил:

– А почему вы хотели изнасиловать фрау Шметтенберг?

– Не хочу ничего говорить по этому поводу, – заявил Леттке.

– Вы отказываетесь давать показания?

– По этому вопросу. Да.

– Хм-м, – снова промычал мужчина и снова что-то записал.

Затем Леттке отвели обратно в камеру.

* * *

На следующее утро Ойген Леттке получил завтрак, состоявший из хлеба, варенья и кофе, после чего его снова повели в комнату для допросов. На этот раз им занялся лично оберштурмбаннфюрер Шнайдер.

– Журналы ваших действий свидетельствуют о том, что вы, вероятно, совершали столь же бесчестные поступки во многих других случаях, с той лишь разницей, что пострадавшие женщины молчали, – начал он. В его глазах, казавшихся стеклянными, поблескивало что-то похожее на зависть, как показалось Леттке. – Поскольку у нас есть более важные дела, чем работа над вашими проступками, мы решили оставить их без последствий.

Леттке ничего не сказал. Прозвучало слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Вы будете, – продолжал Шнайдер, – с немедленным вступлением в силу освобождены из-под стражи и лишены должности в Управлении национальной безопасности. И поскольку вы больше не занимаете важную в оборонном отношении должность, вы должны немедленно поступить на службу в вермахт. – Он вручил Леттке конверт. – Ваше мобилизационное предписание.

Леттке открыл конверт необычно онемевшими пальцами, достал письмо, просмотрел написанное.

Его распределяли в 4-ю танковую армию под командованием генерал-полковника Гота. Другими словами: его отправляли в Сталинград.

* * *

Домашний арест: сначала звучало довольно безобидно. Наказание для детей за детские проступки.

Но через несколько дней все было далеко не так.

Ей разрешено выходить в сад. Уже что-то. Но оттуда она видела двух охранников у входа, а они видели ее. Не сводили с нее глаз. Придут и проверят, если она исчезнет в задней части сада, чего доброго пытаясь перелезть через забор.

В первый же день они обыскали Йоханну, когда та отправилась в город, а по возвращении она с негодованием рассказала матери, что у нее забрали письмо, которое она пыталась доставить на почту.

– Я им сказала, что это всего лишь поздравительная открытка ко дню рождения моей двоюродной сестры во Франкфурте, но они ответили, что это не имеет значения, они должны контролировать все письма и потом сами доставлять их на почту!

– А кто же тогда оплатит почтовые расходы? – спросила мать.

– Вот и мне любопытно, – сказала Йоханна. – В любом случае придется позвонить Марте для надежности.

– Боже, – со вздохом произнесла мать, – какой позор навлек на нас этот ребенок!

Хелена незаметно подслушала этот короткий разговор, стоя в коридоре, затем вернулась в свою комнату, разорвала письмо для Мари, которое, как она рассчитывала, мать сможет ради нее тайно вынести из дома. Очевидно, ничего не выйдет.

Периодически у нее дрожали руки, она плохо спала. Когда она спала, ей часто снились кошмары, в которых она с Рут пробиралась по мрачным коридорам подземных тюрем, их ловили и затаскивали в комнаты для допросов, а потом она просыпалась с колотящимся сердцем, обливаясь потом. Ей даже хотелось вернуть то оцепенение, в котором она пережила часы заключения в НСА, то полное душевное оцепенение, когда она только регистрировала все, что с ней происходило, так же как компьютер все регистрировал и записывал в таблицы в виде данных, ничего при этом не чувствуя.

Но она утратила равнодушие, когда вернулась домой. Сначала она почувствовала пробуждение, оттаивание, воскрешение – но потом, когда чувства вернулись, это были только боль и грусть, ярость и ужас, отчаяние и уныние.

Самым удручающим было то, что она точно знала о происходящем сейчас в ведомстве, какие примут меры, чтобы решить, как поступить с ней дальше. Будут проверять все ее контакты, пересчитывать телефонные разговоры, движения ее телефона, сообщения и записи на Немецком форуме… Будут использовать программу, которую она сама написала, чтобы определить сеть ее близких людей, и всем этим людям в ближайшее время будет нанесен визит из службы безопасности. Всего лишь вопрос времени, когда они появятся у Мари и Отто, и, если к тому моменту благодаря анализу журналов действий уже будет выявлено, что Хелена изменила данные Рейхсбанка, останется сложить два и два и тщательно обыскать ферму, и от них не ускользнет укрытие Артура…

И на этот раз ей не пришла на ум ни одна уловка, чтобы это предотвратить.

На этот раз она не сможет спасти Артура.

Почему она провела так мало времени с ним в воскресенье? Почему хотя бы не переспала с ним в последний раз? Но она и подумать не могла, что погибель так близка!

Если бы она нашла хоть один способ добраться до него, чтобы умереть вместе с ним! Но и этому суждено остаться лишь безнадежным романтическим желанием. Даже если она проскользнет из дома ночью и сбежит через заднюю изгородь и соседский участок, даже если доберется до фермы Ашенбреннеров и Артура – их все равно разлучат, когда найдут, его передадут военно-полевому трибуналу, а ее посадят в тюрьму, и она все еще будет там, когда стволы винтовок направят на его грудь, далеко от него.

С Мари и Отто тоже случится несчастье. Они тоже будут осуждены, вероятно на лагерные работы.

Если только…

Если только она не пойдет и не вытащит Артура, не отправится с ним куда-нибудь, где они смогут любить друг друга в последний раз, а затем добровольно уйти из жизни! Ей нужно всего лишь отыскать в кабинете отца какое-нибудь средство, позволяющее попрощаться с жизнью и, возможно, даже делающее это безболезненно.

Она начала наблюдать за караульными, изучать их привычки. Их всегда было двое, и каждые восемь часов их сменяли двое других: в девять часов утра, в пять часов дня и в час ночи. По крайней мере один раз в день один из них подходил к входной двери с просьбой поговорить с Хеленой: проверка, что она там. Затем действующий караульный всегда спрашивал, не хочет ли она сделать какое-либо заявление, на что Хелена постоянно давала отрицательный ответ, после чего он вежливо благодарил ее и возвращался на улицу.

Что за расточительство! В то время как на фронте не хватало мужчин, здесь шестеро приставлены к ней для охраны! Ей должно было польстить столь обильное внимание со стороны государства, вернее ее отцу, потому, что в действительности они ради него отказались сразу же посадить ее в тюрьму, не церемонясь.