Вместо того чтобы полагаться на жреческую пышность и ритуал и отождествлять себя с богатыми и могущественными, основатель христианства, настаивал Уиклиф, отправился проповедовать в «малые дальние города» подобно Кане в Галилее. «Христос отправился в эти места, где он желал творить добро и путешествовал он не ради получения денег, ибо он не был заражен гордыней или алчностью». Он приказал, чтобы «его пастухи жили со своей паствой, обучая их слову Господа как работой, так и проповедью». «Христос и его апостолы не требовали десятин, но довольствовались едой и одеждой, которая была им необходима... Пусть священник побуждает своих прихожан терпением, скромностью и благотворительностью, так что они дадут ему те вещи, которые необходимы для подержания его жизни».

Все, что заключалось в слове власть, – владычество, авторитет, собственность, – зависело, с точки зрения Уиклифа, от милости: от соблюдения христовых заповедей теми, кто обладает этой властью, и только от этого. Каждый человек, если позаимствовать феодальную аналогию, являлся прямым держателем Господа; у него не было нужды в посредничестве Церкви или в другом, еще одном промежуточном господине. «Все руководство человеком, естественное или гражданское, возложено на него самого Господом как создателем, принимая во внимание то, что он постоянно возвращает Господу то, что положено Ему». «Священник, впавший в грех, уже не есть священник... перед Господом Богом он не священник»; прелат-грешник вообще не может быть епископом и должен быть смещен и лишен своих владений светским правителем.

«Наделение Церкви властью над миром» являлось ересью, ибо «Христос вышел из бедного народа». Камнями на своей шее были ее богатство и власть; а слишком усердные монахи служили «религии жирных боровов». Даже папа сам по себе был только «нагим слугой Господа». Уиклиф говорил с презрением о тех, кого он называл «собственниками»: о монахах с «красными и жирными щеками и огромными брюхом» и рясами из тончайшей ткани, достаточно просторными, чтобы обеспечить одеждой четверых или пятерых нуждающихся; о богохульной продаже папских индульгенций, об идолопоклонстве мощам и статуям, об отлучении по политическим и финансовым мотивам. В противоположность этому он выражал простым языком то, что, как он верил, является сущностью христианства:

«Начало и конец Божьего закона есть любовь... Тот, кто любит свою жизнь, говорил Христос, потеряет ее, а тот, кто ненавидит свою жизнь в этом мире, обретет ее вечно»[450].

Обвинения Уиклифа шли вразрез со всей позицией Церкви, так как именно «невесте Христовой» были доверены исключительные полномочия по спасению человечества, полученные в результате страданий на Кресте. Выступив против ее притязания на то, что воля Господня может быть известна только через церковные таинства и руководство, этот суровый, бескомпромиссный пуританин из Северной страны заявил не только о праве каждого человека толковать писание лично, но и о прямой ответственности совести каждого индивида перед Богом. Духовенство было необходимо для преуспеяния Церкви, но не для ее существования; ее делом и основным духовным занятием было обучение Евангелию. Все, что появлялось между индивидом и Христом, несло вред обоим, и оно включало в себя почти всю церковную организацию того времени, в том числе и епископат. Далеко впереди своего времени Уиклеф предсказал эпоху, когда служение в рамках семьи и конгрегации займет место ритуала и мистерии в свете свечей перед алтарем и то, что он с негодованием назвал как «соблазнение людей диковинкой цветных окон... рисунков и гротесков».

Вместе с флотами Франции, Кастилии и Арагона, угрожавшим Англии вторжением, а также папой, который виделся большинству англичан «домашним котом французского короля», Уиклеф осенью 1377 года был самым популярным человеком в стране. Он озвучил те чувства народа, которые им долго сдерживались. Против папских обвинений в ереси его поддержал почти весь Оксфорд, магистры и студенты – в то время являвшийся после Парижского наиболее важным университетом Северной Европы – герцог Ланкастер и принцесса Уэльская, антиклерикально настроенный парламент и лондонская толпа. Нарождающийся средний класс был удовлетворен тем, что он защищал национальные права и находился в оппозиции к иностранному церковному налогообложению, в то время как аристократия приветствовала его предложение по конфискации избыточного богатства Церкви и распределения оного среди достойных представителей знати и рыцарства, «кто будет справедливо управлять людьми и охранять землю от врагов». Но когда, после того как в 1378 году разразилась Великая Схизма, он привел свои теологические аргументы и нападки от организационной стороны религии к логическому выводу, отказавшись от ее основных таинств, не только отвергая превращение элементов евхаристии полностью в плоть и кровь Христа и утверждая, что тело Христово остается в хлебе и вине[451], но при этом провозглашая, что является богохульством думать, что плоть и кровь Христа могут быть сделаны с помощью колдовства невежественного и, вероятно, грешного священника, он потерял поддержку как своих могущественных патронов, так и оксфордских братьев, которые были самой сильной группой в университете. Простой англичанин был готов поддержать нападки на огромное богатство Церкви, папское вмешательство и епископов-автократов, но пугался, когда речь шла о таинствах, которые являлись специальным делом и заботой Церкви. Он мог и не видеть смысла в последующем риске быть отлученным от Церкви и вечно проклятым из-за споров по поводу абстрактной теории, которая не имела совершенно никакого влияния на его личную жизнь или карман.

Именно по этой причине нападки Уиклифа на злоупотребления духовенства потерпели неудачу в плане попытки влияния на церковную организацию того времени. Они были слишком неясными и научными. Папство, епископат, пожертвования, монастыри, монахи, статуи и даже десятины и причащение – все это должно было быть отвергнутым. Если дать ему волю, то ничего бы не осталось кроме авторитета Библии в толковании каждого верующего, приходское духовенство рекрутировалось через добровольные предложения, и появилась бы пресвитерианская система церковного управления под окончательным контролем короны.

Хотя после долгого поединка между епископами и университетскими властями, которые поначалу продолжали его защищать, нападки Уиклифа на церковную доктрину евхаристии закончились тем, что ему было запрещено читать лекции, он вынужден был уйти с должности ректора в Лютеруорте, он все же отказался отступить от своих позиций или сделать хоть малейшую уступку общественному мнению. Поэтому его высокая научная репутация и прошлая популярность, бескомпромиссный догматизм и презрение к временно имевшимся взглядам отторгли даже самых жаждущих реформаторов. Среди тех, кто теперь выступил против него, были даремский бенедектинец, Роберт Райпон, который в одной из своих проповедей описывал высшее духовенство «блестящим подобно проститутке», и также безжалостный враг церковной коррупции, Джон Бромиард, вскоре ставший викарием английских доминиканцев. Даже Уиклеф не нападал так резко на «собственников», как это делал он. «Лучше для их душ, – провозгласил он, – если лошади притащат их к воротам мира. Чем они въедут таким образом верхом во врата ада»[452]. Но ересь – болезнь, тогда почти не известная в Англии, – была чем-то, что угрожало Святой Церкви и постоянству христианского мира. То, что человек такой выдающийся как Уиклиф, знаменитый доктор теологии, мог использовать свое положение для нападок не только на ее независимость и пожертвования, но и на наиболее священное таинство, да еще и в таких решительных и шокирующих выражениях, поместило его вне лона Церкви. Даже Брайтон Рочестерский проклял его.