справился с собой, и, надо отдать ему должное, быстро. Прищурился, и глаза торгована так и полыхнули ненавистью. Какие там два колючих шила – блеснули они, будто два стилета стальных… Изменился в лице и Гаврила – тоже узнал новеградца, а прочие подручные торговца затихли и напряглись, злобно уставившись на Садко. Кто-то на дальнем конце стола, скрытый кувшином, громко выругался. Еще один знакомый по Новеграду, что ли?

– А, это ты, дружок нечисти, скоморох-песельник! – издевательски протянул Чилига. Отодвинул скамью, выбираясь из-за стола, и, выпрямившись, тоже упер пухлые кулаки в бока. – Еще не утоп вместе с кораблем своим проклятым, за который морскому царю душу в заклад отдал? А гусельки твои звончатые где? Даже рыбы с каракатицами, видать, за песенки дурацкие тебя засмеяли – мол, ни складу в них, ни ладу, – и ты гусли с горя в море зашвырнул?

Пара-тройка рыл за столом угодливо загоготала, однако остальные настороженно молчали, шкурой чувствуя, что дело стремительно катится к чему-то нехорошему. Милослав, возвышавшийся на шаг позади капитана, шумно задышал-засопел, но Садко на ядовитую подначку Чилиги не повелся, лишь хмыкнул в ответ. Торгаш по его песням всегда прохаживался – дескать, толковые купцы за амбарными книгами и счётами-абаками дни да ночи проводят, а не на пустячки глупые время растрачивают в ущерб делам. Это было обидно. У любого душа огнем гореть начинает, когда в нее плюют да топчутся подкованными сапогами по дорогому и заветному. Однако глумливые и насквозь несправедливые слова «дружок нечисти» резанули сейчас Садко по сердцу куда острее.

Вот же гадина… Именно Чилига пустил три года назад по Новеграду эти поганые сплетни о новоиспеченном капитане «Сокола». Поверили им многие… даже те, вместе с кем Садко съел не один пуд морской соли. Мол, дыма без огня не бывает… А располагать к себе людей и втираться к ним в доверие Бурбело всегда умел. Не хуже, чем Товит с его колдовскими амулетами. Недаром же перед отплытием с зачарованного острова Милослав тоже торгаша вспомнил: «Эх, похож этот Товит на одного нашего общего знакомца из Новеграда, не находишь?..»

– Гусли, само собой, при мне, сыграю для тебя плясовую, коли заскучал, – усмехнулся Садко еще шире, приглаживая кудри. – Я-то, может, и скоморох, да в своих песнях родные края помоями не поливаю! Это ты, мразь двоедушная, полощешь тут поганым языком Русь да плачешься, как тебе, умнику, среди дураков жить тяжко! А раз уж мы про нечисть беседу завели, расскажи лучше, чего с китежанами и с княжьими ратниками не поделил? На клад какой заклятый, что ли, лапу хотел наложить, да тебя Охотники задом в лужу усадили?

– Откуда знаешь-то про китежан да про остальное? – перебил новеградца Гаврила, так весь и вскинувшись. Глаза верзилы бегали туда-сюда, будто ждал он чего-то.

– А вы бы с хозяином погромче орали за выпивкой, добрый молодец! – пробасил Милослав, делая шаг вперед. – Глядишь, и не то бы еще на всю харчевню разболтали!

Краем глаза Садко заметил, что к столу Чилиги начал кучно подтягиваться народ, прислушиваясь к их перебранке. А Гаврила с купцом быстро, зло и как-то непонятно переглянулись, и капитан окончательно уверился, глядя на обоих: утопи меня водяной, да ведь они не пьяные! Остальные люди торгаша – те да, налились вином изрядно, сидят багровые, распаренные, как из бани. Но сам Бурбело и плечистый щеголь на удивление почти трезвые. Сколько-то чарок, само собой, за вечер они опрокинули, однако хмельная муть в глазах не плавает, языки не заплетаются… Это оба так отвальную отмечают да удачную сделку обмывают?

Ответить Чилига старому недругу ничего не успел. Плотно обступившая их толпа раздалась, пропуская торопящихся к новеградцам ребят с «Сокола». Рядом с капитаном и кормчим они молча встали, словно стена: по правую руку от Садко – насупленный Полуд и недобро оскаливший клыки на Чилигу Руф, слева от Милослава – Абахай, Новик и Нума, сзади – остальные.

– Ого, смотрю, приятели твои подоспели, вертопрах [43] скоморошный! – хохотнул Чилига, явно обрадовавшись подвернувшейся так кстати возможности перевести разговор на другое и опять броситься в бой. – Давно не встречались, Полуд! По здоровьичку ли, не кашляешь? О, и рыболюд ваш здесь… А я-то думал, вы эту тварь зеленую зажарили давно да сожрали с голодухи!

– У них, на корабле ихнем колдовском, всяких тварей хватает! – подал голос с дальнего конца стола верзила в красной рубахе. Тот самый, что выругался при виде Садко. – Вон какие страшилы, глядеть мерзко – что псоглавец зубастый, что облизьяна в кафтане!

– Сам ты обезьяна бесхвостая! – неумело огрызнулся Нума, а новеградец наконец-то и голос узнал, и в лицо как следует рассмотрел уставившегося на него исподлобья охранника Чилиги.

Узнали парня и Милослав с Полудом. Воеводу аж перекосило. В свое время этот малый, Устин, ходил под его началом корабельным ратником. А после того, как Садко сделался капитаном «Сокола», верзила одним из первых начал кричать на новеградских улицах, что купец-гусляр связался с морской нечистой силой и душу ей продал.

– Прикуси язык, Устяшка! – резко бросил Полуд, а по сердцу Садко опять точно ножом полоснуло. Ведь неплохой же вроде парень был, через столько переделок вместе прошли в те годы, когда ходили торговой флотилией в южные и северные моря… и разве Устинова вина в том, что даже храбрые до отчаянности люди часто боятся странного да непонятного хуже погибели?

– Вот, значит, у кого ты теперь служишь, – с горечью произнес капитан «Сокола». – Хорошего же хозяина себе нашел…

– Уж получше тебя! – выплюнул Устин. – Правду сказал Чилига Евсеич: диволюды да нечисть тебе дороже прежних товарищей стали, срамота глядеть!

– Да оно бы и ничего, если тварей этих диких умный человек для дела использует, к выгоде своей, – глаза у Чилиги опять вдруг прищурились и холодно блеснули. – Всё одно как меч или лопату. А обниматься с нечистью да с диволюдами и дружбу с ними водить, за один стол с ними садиться – вот это и вправду мерзость… Что ж, на Руси народец добренький, сердобольный да на головушку скорбный, разницы меж золотом и дерьмом не видит. Тем и погубит Русь когда-нибудь! И поделом ей будет!..

Зря он это ляпнул. И насчет Руси, которую опять вдруг начал оскорблениями осыпать, и насчет диволюдов. Видать, позабыл торгаш в пылу перебранки, что за город Ольша, и совсем вылетело у него из головы, что в «Летучей рыбе» нынче не одни люди собрались.

Народ, сгрудившийся вокруг, нестройно и глухо зашумел: мол, чего эта спесивая рожа себе позволяет?