— Понимаю.

— Довольно ли у тебя силы, Дэн?

— Я мужчина, ваше высокопреосвященство. Прежде всего ямужчина. Я знаю, будет трудно. Но я молюсь, и Господь поможет мне найти силы.

— И ты не можешь иначе, Дэн? Никакой иной путь тебя неудовлетворит?

— Нет.

— А как ты поступишь, если потом передумаешь?

— Ну, тогда я попрошу отпустить меня изсеминарии, — сказал Дэн, удивленный этим вопросом. — Если япередумаю, это будет только означать, что я ошибся, не понял своего призвания.Тогда следует просить, чтобы меня отпустили. Моя любовь к Господу ничуть нестанет меньше, но тогда я буду знать, что он ждет от меня иного служения.

— А понимаешь ли ты, что когда ты уже дашь последнийобет и примешь сан, возврата больше не будет, ничто и никогда тебя неосвободит?

— Понимаю, — терпеливо ответил Дэн. — Но еслинадо будет принять иное решение, я приму его заранее.

Ральф со вздохом откинулся на спинку кресла. Был ли онкогда-то столь твердо уверен в своем выборе? Была ли в нем такая сила?

— Почему ты приехал ко мне, Дэн? Почему захотел поехатьв Рим? Почему не остался в Австралии?

— Это мама предложила, но я давно мечтал о Риме. Толькодумал, что на это нет денег.

— Твоя мама очень мудрая женщина. Разве она не говорилатебе?

— О чем, ваше высокопреосвященство?

— О том, что у тебя пять тысяч фунтов годового дохода иеще много тысяч лежит на твоем счету в банке?

Дэн нахмурился.

— Нет. Она никогда мне не говорила.

— Очень мудро. Но деньги эти существуют, и Рим в твоемраспоряжении, если хочешь. Так хочешь ты остаться в Риме?

— Да.

— А почему ты хотел приехать ко мне, Дэн?

— Потому что вы для меня — пример истинного пастыря,ваше высокопреосвященство. Кардинал болезненно поморщился.

— Нет, Дэн, ты не должен смотреть на меня так. Я далеконе примерный пастырь. Пойми, я нарушал все мои обеты. Тому, что ты, видно, ужезнаешь, мне пришлось учиться мучительнейшим для священника путем — нарушаяобеты. Ибо я не хотел признать, что я прежде всего простой смертный, а потомуже священник.

— Это ведь неважно, ваше высокопреосвященство, —тихо сказал Дэн. — Все равно вы для меня пример истинного пастыря. Просто,мне кажется, вы не поняли, о чем я говорил. Для меня идеал — совсем не какой-тобездушный автомат, недоступный слабостям человеческой плоти. Я говорил о том,что вы страдали и этим возвысились. Может быть, это звучит самоуверенно? Право,я этого не хотел. Если я оскорбил вас, простите. Очень трудно найти нужныеслова! Я хотел сказать, чтобы стать истинным пастырем, нужны годы и тяжкиестрадания и все время надо иметь перед собою идеал и помнить о Господе.

Зазвонил телефон; нетвердой рукой кардинал снял трубку,заговорил по-итальянски.

— Да, благодарю, мы сейчас же придем. — Онподнялся. — Время пить чай, и нас ждет мой старинный друг. Он, пожалуй,самый значительный служитель церкви после Папы. Я говорил ему, что ты придешь,и он выразил желание с тобой познакомиться.

— Спасибо, ваше высокопреосвященство. И они пошликоридорами, потом красивыми садами, совсем не такими, как в Дрохеде, мимовысоких кипарисов и тополей, мимо аккуратных прямоугольных газонов, вдолькоторых вели прямые широкие галереи, мощенные мшистыми каменными плитами; шлимимо готических арок, под мостиками в стиле Возрождения. Дэн жадно все этовпивал, все его восхищало. Удивительный мир, так не похожий на Австралию,древний, вечный.

Хотя шли быстро, это заняло добрых пятнадцать минут; вошливо дворец, поднялись по величественной мраморной лестнице, вдоль стен,увешанных бесценными гобеленами.

Витторио Скарбанца, кардиналу ди Контини-Верчезе, уже минулошестьдесят шесть, он страдал ревматизмом и утратил былую стройность иподвижность, но ум его, живой и острый, был все тот же. На коленях у него,мурлыча, свернулась нынешняя любимица, сибирская дымчатая кошка Наташа. Он немог подняться навстречу посетителям, а потому лишь приветливо улыбнулся исделал знак войти. Взглянул на давно милое ему лицо Ральфа, потом на Дэна О'Нила…глаза его расширились, потом сузились, неподвижным взглядом впились в юношу.Испуганно трепыхнулось сердце, рука, приветливо протянутая к гостям, невольноприжалась к груди, словно защищая это старое сердце от боли, — кардиналсидел и оцепенело, бессмысленно смотрел на молодую копию Ральфа де Брикассара.

— Витторио, вы нездоровы? — с тревогой спросилРальф, осторожно взялся за хрупкое запястье, нащупывая пульс.

— Нисколько. Пустяки, минутная боль. Садитесь,садитесь.

— Прежде всего позвольте представить вам Дэна О'Нила,как я вам уже рассказывал, он — сын моего очень давнего близкого друга. Дэн,это его высокопреосвященство кардинал ди Контини-Верчезе.

Дэн опустился на колено, прижался губами к кардинальскомуперстню; поверх склоненной золотистой головы кардинал Витторио посмотрел наРальфа, вгляделся в лицо так зорко, так испытующе, как не вглядывался уже многолет. И стало чуть легче: так, значит, она ничего ему не сказала. А сам он,конечно, не подозревает того, что мгновенно придет на ум всякому, кто увидит ихрядом. Не догадаются, конечно, что это отец и сын, но сразу поймут — близкоекровное родство. Бедный Ральф! Он ведь никогда не видел со стороны своейпоходки, выражения лица, никогда не замечал, как вздергивается его левая бровь.Поистине милосерд Господь, что создает людей слепцами.

— Садитесь. Сейчас подадут чай. Итак, молодой человек,вы желаете принять сан и обратились к помощи кардинала де Брикассара?

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Вы мудро выбрали. При таком наставнике с вами неслучится ничего дурного. Но мне кажется, вас что-то тревожит, сын мой, —может быть, смущает незнакомая обстановка?

Дэн улыбнулся улыбкой Ральфа, в ней только не было, пожалуй,присущего Ральфу сознательного желания очаровать, и все же то была улыбкаРальфа, и старое усталое сердце содрогнулось, будто его мимоходом хлестнуликолючей проволокой.

— Я потрясен, ваше высокопреосвященство. Раньше я непредставлял по-настоящему, как высоко стоят кардиналы. Мне и не снилось, чтоменя встретят в аэропорту и что я буду пить чай с вами!

— Да, это не совсем обычно… может даже взволновать,понимаю. А вот и чай! — Он с удовольствием следил, как на столикерасставляют все, что полагается, потом предостерегающе поднял палец. —Нет-нет! «Хозяюшкой» буду я сам. Как вам налить, Дэн?