И голос пола в нем явно приглушен, а почему — тоже неясно:то ли он великолепно научился сублимировать свои страсти, то ли в этомпрекрасном теле не хватает чего-то существенного, что вырабатывается толькомозгом. Вероятней первая причина, недаром Дэн постоянно занимается каким-нибудьспортом, требующим много сил, и к ночи валится в постель, изнемогая отусталости. Джастина хорошо знала, что от природы брат вполне «нормален», иначеговоря, отнюдь не склонен к однополой любви, знала даже, какие девушки емунравятся — высокие, пышные, темноволосые. Но все чувства в нем приглушены; онне замечает, каковы на ощупь вещи, которые он держит в руках, не ощущаетзапахов, не испытывает особого удовольствия от форм и красок того, что егоокружает. Уж очень внезапно и сильно надо его поразить, чтобы его потянуло кженщине, и лишь в такие редчайшие минуты он как будто сознает, что есть насвете вполне земные ощущения и переживания, с которыми почти все люди стараютсяне расставаться как можно дольше.

Дэн обо всем сказал сестре после спектакля, за кулисамиКаллоуденского театра. В тот день получено было согласие Рима; Дэну нетерпелось поделиться новостью с Джастиной, хоть он и знал, что ей это совсем непонравится. Прежде он говорил ей о своих мечтах и стремлениях гораздо меньше,чем хотел бы, ведь она сразу начинала сердиться. Но в тот вечер, за кулисами,он уже не в силах был сдержать радость.

— Балда, — с отвращением сказала Джастина.

— Ничего другого я не хочу.

— Болван.

— От того, что ты меня ругаешь, ничего не изменится,Джас.

— Думаешь, я этого не понимаю? Просто ругань помогаетнемного отвести душу, мне необходима хоть какая-то разрядка.

— Я думал, ты неплохо разрядила свои чувства на сцене вроли Электры. Ты очень хорошо играла, Джас.

— После нынешней новости сыграю еще лучше, —мрачно пообещала Джастина. — Ты что же, пойдешь в колледж святого Патрика?

— Нет, я еду в Рим, к кардиналу де Брикассару. Мама ужевсе устроила.

— Что ты, Дэн! В такую даль!

— А почему бы и тебе не поехать, ну хоть в Англию? Притвоей подготовке и способностях уж наверно не так трудно поступить вкакую-нибудь труппу.

Джастина сидела перед зеркалом, еще в наряде Электры,снимала грим; причудливо подведенные, в черных кругах, необыкновенные глаза ееказались еще необыкновенней. Она медленно кивнула.

— Да, наверное, и я могу уехать, правда? —задумчиво сказала она. — Давно пора… в Австралии становится тесновато…Правильно, друг! Ты попал в точку! Англия так Англия!

— Великолепно! Ты только подумай! У меня ведь будутканикулы, в духовных семинариях учащихся отпускают, все равно как вуниверситете. Мы подгадаем так, чтобы отдохнуть вместе, попутешествуем немногопо Европе, а потом съездим домой, в Дрохеду. Я все-все обдумал, Джас! Если ещеи ты будешь поблизости, все просто превосходно!

Джастина заулыбалась.

— Ну еще бы! Если я не смогу с тобой поболтать, развеэто жизнь?

— Вот-вот, недаром я боялся, что ты так скажешь. —Дэн тоже улыбнулся. — Нет, серьезно, Джас, ты меня беспокоишь.Предпочитаю, чтобы ты была поближе и нам можно было бы хоть изредка видеться. Ато кто же станет для тебя голосом совести?

Он скользнул между шлемом античного воина и устрашающеймаской Пифии, сел на пол, собрался в комок, чтоб занимать поменьшеместа, — теперь он видел лицо сестры и притом ни у кого не путался подногами. В Каллоуденском театре только у двух «звезд» были отдельные уборные, аДжастина пока еще не стала звездой. Она одевалась в общей артистическойкомнате, где непрестанно сновали взад и вперед ее товарки.

— Черт подери этого кардинала де Брикассара! —сказала она со злостью. — Я его с первого взгляда возненавидела.

Дэн засмеялся.

— Ничего подобного, это ты выдумываешь.

— Нет, возненавидела!

— Ничего подобного. Тетя Энн мне раз на Рождестворассказала, а ты не знаешь.

— Чего я не знаю? — опасливо спросила Джастина.

— Когда ты была маленькая, он поил тебя из бутылочки иукачал, и ты уснула у него на руках. Тетя Энн говорит, маленькая ты былаужасная капризуля и терпеть не могла, когда тебя брали на руки, а когда он тебявзял, тебе очень даже понравилось.

— Враки!

— Нет, не враки. — Дэн улыбался. — А теперь,собственно, с чего ты его уж так ненавидишь?

— Ненавижу, и все. Тощий старый священник, меня от неготошнит.

— А мне он нравится. И всегда нравился. Отец Уоттиназывает его — истинный пастырь. И я тоже так думаю.

— Ну и так его раз этак…

— Джастина!!!

— Ага, наконец-то ты оскорблен в своих лучших чувствах!Пари держу, ты думал, я и слов таких не знаю. Глаза Дэна заискрились смехом.

— А ты знаешь, что это значит? Ну-ка, Джасси, давайобъясни мне!

Когда Дэн начинал ее поддразнивать, Джастина устоять немогла, ее глаза тоже весело заблестели.

— Ну, может, ты собираешься стать святым, балданесчастная, но если ты до сих пор не знаешь, что это такое, лучше уж и неузнавай.

Дэн стал серьезен.

— Не беспокойся, не стану.

Около него возникла пара стройных женских ножек, крутоповернулась. Дэн поднял глаза, багрово покраснел, отвел глаза, сказал небрежно:

— А, Марта, привет.

— Привет.

Девушка была на диво хороша собой, талантом не отличалась,но одним своим появлением на сцене украшала любой спектакль; притом она былабудто создана для Дэна, и Джастина не раз слышала, как он ею восхищался.Высокая, то, что кинокритики называют секс-бомба — очень черные волосы, черныеглаза, белоснежная кожа, высокая грудь.

Марта уселась на край стола Джастины, вызывающе закинуланогу на ногу перед самым носом Дэна и устремила на него откровенноодобрительный взгляд, что его явно смущало. Господи, до чего хорош мальчик!Непостижимо, откуда у дурнушки Джас взялся такой красавчик брат? Ему, пожалуй,не больше восемнадцати, и это, пожалуй, будет совращение младенца, — ну инаплевать!

— Может, зайдете ко мне, выпьете кофе и ещечего-нибудь? — предложила Марта, глядя сверху вниз на Дэна. — Я вамобоим говорю, — нехотя прибавила она.

Джастина решительно покачала головой, в глазах ее вспыхнуланекая невысказанная мысль.

— Нет, спасибо, мне некогда. Придется тебеудовольствоваться одним Дэном.