— Паолина, дочка!

Девушка увидела, как сквозь толпу пробивается мать, постаревшая и почти седая. Донна Кьяри рыдала, обнимая вернувшуюся дочь, отец гулко всхлипывал, ероша бороду, чьи-то руки ласково проводили по плечам, чей-то голос недоуменно фыркнул:

— И чего так разливаются? Вернулась, ни дать ни взять столичная штучка…

Сестра Оделия, шмыгая носом, украдкой промокая глаза краем велона и терзая четки, протолкнулась обратно к карете, где стоял Пеппо, пряча глаза от яркого солнца.

— А ты подручным кучера прикинуться решил? — прогнусавила она.

— Ни к чему лишние сплетни разводить, — отрезал оружейник, и его голос предательски дрогнул.

— И то верно… — вздохнула монахиня.

А к ним уже спешила Паолина, едва вырвавшаяся из рук родителей.

— Сестра Оделия… А как же… Пеппо… — залепетала она, совершенно смятенная.

Монахиня, уже вернувшая себе подобающий вид, обняла подопечную и перекрестила:

— Мне обратно пора, милая. Сама ж знаешь, какие у нас порядки. Благослови тебя Господь, детка.

И хлопотливо полезла обратно в карету. Паолина осталась лицом к лицу с Пеппо и вдруг словно впервые поняла, что он действительно сейчас уедет. Она уже набрала воздуха, чтобы что-то сказать. Что-то такое важное, особенное. Ведь она так и не поблагодарила его. Так и не ответила на все, сказанное им вчера. И вообще наговорила немало такого, чего совсем не стоило говорить.

А Пеппо лишь поклонился, как тогда, в тот бесконечно далекий ярмарочный день. Посмотрел ей в глаза, все так же прищуриваясь.

— Я вернусь, — просто сказал он, берясь за ручку дверцы экипажа.

Глава 33. Будьте прощены

Есть не хотелось. Спать тоже. Никого не хотелось видеть или слышать. Не хотелось совершенно ничего.

Герцогиня Фонци безучастно смотрела в окно. На черепичной крыше копошились голуби. Они то неуклюже бродили по ржаво-бордовым чешуям черепицы, мокрым от ночного дождя, то взмахивали крыльями, на миг ослепляя герцогиню их белоснежной изнанкой. За спиной Лазарии бесшумно сновала горничная, только что закончившая сложную процедуру переоблачения хозяйки и отпустившая лакеев.

— Моя синьора, что вам угодно откушать в обед? — почтительно склонилась она к плечу герцогини.

— Ничего. Уйдите, — односложно отрезала Фонци.

Горничная знала свое дело. Она снова отвесила поклон и исчезла, давно привычная к хозяйским перепадам настроения. Лазария же вернулась к голубиной суете.

…Это были нескончаемые часы, дни, недели холодного и тошного бесчувствия, будто мертвецкое опьянение, застигшее на заснеженной обочине. Уже минул месяц со дня гибели полковника Орсо, а герцогиня все еще порой ожидала услышать на лестнице четкую поступь его сапог и несколько раз порывалась послать за ним лакея.

О смерти кондотьера ей доложил Ромоло, такой прямой и бледный, словно капитан удерживал под камзолом горсть осколков хрусталя. Лазария долго молчала, а потом сухо промолвила:

— Сади… тесь, Ромоло. Мне трудно… смотреть на вас… снизу. Рассказывайте… как это слу… чилось. И боже упаси вас… врать.

Капитан, вымуштрованный доктором Бениньо, привык подбирать для герцогини слова намного тщательнее, чем для молитвы. Но сейчас он покорно сел перед нанимательницей и завел подробный рассказ, не упуская и того, что слышал от рядового Мак-Рорка, сыгравшего в этой истории такую нелепую и драматическую роль.

Герцогиня ни разу не перебила. Она молча смотрела в окно, и Ромоло иногда казалось, что она его вовсе не слушает. Но капитан умолк, и Лазария коротко вздохнула, будто просыпаясь.

— Странно услышать… сюжет неле… пого романа, в котором сам… был персонажем. Как мы с Бениньо… оказывается… похожи. Он тоже просто хотел стать любимым сыном, — словно невпопад, пробормотала она. — Ромоло… а где ваши мятеж… ники?

— Под арестом, сударыня, ждут трибунала.

Лоб герцогини прорезала морщина:

— Господи. Ромоло… вы уже передали дело в суд?

— Нет, ваше сиятельство, мне нужно ваше распоряжение.

Лазария вздохнула, будто от ноющей боли:

— Если боги отказываются… делать правильно, то смертные вынуждены делать, как умеют. Отец Руджеро любил… так говорить. Замните это дело, Ромоло. Прошу вас. И так… довольно жертв. Ступайте.

Капитан не удивился. Выходя из библиотеки, он подумал, что Морита нужно сразу же приставить обратно к службе и велеть Фарро получше приглядывать за парнем. Но что делать с почерневшим от горя стариком, в которого превратился Клименте после известия о смерти полковника, Ромоло пока не представлял.

…Часы шли, а Лазария сидела совершенно одна, едва замечая, как комната наливается сумерками. Она вообще мало что замечала весь этот последний месяц, потеряв к миру остатки интереса. У нее осталось одно-единственное занятие, погружаясь в которое ей удавалось волочить за собой все тяжелеющую цепочку дней и ночей.

Молча глядя в пространство, она мысленно рисовала огромное полотно, то приближаясь к нему, то отходя назад и созерцая плоды своего труда. То была горная гряда, сотрясаемая гулкой утробной дрожью земли. Необъятные скалы рушились вокруг, взметая клубы пыли и обломков, и только ее кресло неподвижно стояло среди грохочущего хаоса.

Дамиано… Остроконечный пик. Некогда черный, как доминиканская ряса, вдохновенно-строгий в чистоте прямых линий, слегка размытых кисеей тумана, скрывавшей его вершину. Он лежал теперь грудой обломков у самых ее ног.

Полковник Орсо… Могучий утес, незыблемый и неколебимый. На его скользких гранитных склонах не росло ни клочка травы, и даже горному туру было бы негде поставить копыто. И эта надежная громада сейчас с грохотом оседала в разверзшуюся пропасть.

Лауро Бениньо… Скала, укрытая курчавым пледом вереска, полная жизни и влекущая к себе рокотом ручьев и щебетом каких-то невидимых глазу пичуг. Она дарила прохладу и тень, укрывала от солнца и ветра, а потом вдруг в одночасье рассыпалась зыбким песком, только змеи, изящные, невыразимо грациозные и смертельно ядовитые, с сухим шорохом расползались из разрушенных песчаных нор.

Это полотно было таким живым и настоящим, что сердце порой пропускало удар, а потом начинало колотиться испуганно и торопливо, как ребенок, запертый по недосмотру на темном и холодном чердаке. И герцогиня со сладострастным упоением муки добавляла своей картине деталей, делая ее еще ярче.

Лазария так ушла в это занятие, что не сразу услышала голос лакея:

— Ваше сиятельство. К вам визитер. По делу чрезвычайной важности.

— Я больна, — безразлично отсекла в ответ герцогиня, собирая скалу обратно и прорисовывая прожилки цветного гранита.

— Моя герцогиня, — у кресла возник капитан Ромоло, — прошу покорно принять визитера. Он уверяет, что вы ждете его.

Лазария усилием подняла веки и посмотрела на капитана с усталым раздражением. А дверь вдруг отворилась без приглашения, и в библиотеку вошел незнакомый юноша. Обошел капитана и встал прямо перед креслом недужной.

— Меня зовут Джузеппе Гамальяно, ваше