сиятельство, — промолвил он хмуро, словно не замечая ни челяди, ни капитана. — Нам с вами нужно уладить одно дело. И, думаю, мы… достаточно старые знакомые, чтоб обойтись без этикета.

Герцогиня молчала, глядя на наглеца снизу вверх. Молчала так долго, что лакей засуетился у двери, посматривая на незваного гостя, но Фонци вдруг разомкнула сухие губы.

— Все вон. Оставьте нас, — прошелестела она.

Библиотека опустела, а юноша подошел к Лазарии, не отрывая от нее взгляда.

— Сядьте, — прошептала герцогиня.

Гамальяно медленно шагнул к креслу и сел напротив.

— Ближе…

Он придвинулся почти вплотную, и оба умолкли, все так же неотрывно глядя друг другу в глаза.

Время замерло. Лазария жадно всматривалась в резкие черты, будто впервые осознавая, что этот незнакомый парень — реальный человек, а не бестелесный призрак, сотканный из исступленной ненависти и прогорклой вины.

Гамальяно был очень бледен, напряжен, как взведенная тетива. Но герцогиня пытливо и неспешно изучала худощавое смуглое лицо с неуловимо знакомыми глазами, чувствуя, что совсем не боится этого смертельно ненавидящего ее человека.

— Как удивительно смотреть в глаза своей судьбе. Право, не всем это дается, — спокойно проговорила она наконец. — Я знаю, зачем вы пришли, Джузеппе. Вы правы, я ждала вас. И я рада… безумно рада вам.

А Гамальяно, не отводя взгляда, сунул руку под камзол и вынул тонкую флейту. Герцогиня хрипло втянула воздух, и лицо ее побагровело:

— Господи. Это… она.

Гамальяно кивнул:

— Да.

Губы Фонци дрогнули и вдруг надломились горькой улыбкой:

— Вы хотите отомстить за семью. Я… понимаю. Только что вы еще можете мне сделать? Я не боюсь… смерти. Не чувствую боли. Меня не страшат… новые недуги. Сумасшедшей я стала… уже давно. А опозорить меня сильнее, чем я сделала это… сама, вам уже не удастся. Я неуязвима, Джузеппе. У меня теперь нет даже тех, за кого я могла бы… тревожиться. Я погубила всех, кто был верен мне. Уничтожила, раздавила. Делайте что хотите, Пеппо. Быть может, меня это… отвлечет.

А юноша огладил Флейту пальцами и снова поднял глаза, слегка прищуриваясь, хотя в библиотеке было полутемно.

— Я хочу сразу все прояснить, ваше сиятельство, — вымолвил он просто и деловито, — я здесь не ради мести. Хватит уже путаться в ней. Милосердие же, великодушие и прочие книжные красоты — не мое ремесло. Однако, каких бы обид я на вас ни держал, изначально в вашем несчастье виновата моя семья, и у вас было право нас ненавидеть. И я решил так. Хоть я и Гамальяно, но нрав этой Флейты знаю плохо. А посему пусть рассудит судьба… ну или случай. Я попытаюсь вас исцелить. Если у меня получится — считайте, что я искупил преступление моего дяди Саверио. Если же нет — я буду считать это воздаянием за ваши преследования.

Лицо герцогини вдруг залилось сливочной бледностью, рот исказился, на висках взбухли вены.

— Вы… Джузеппе, вы… — прохрипела она.

А Пеппо встал с кресла.

— Не надо драм, сударыня, мне самому порядком страшно. И кто знает, не наврежу ли я вам еще сильнее. Но вашего согласия я не спрошу, не обессудьте. Вы ведь тоже… не слишком интересовались моим мнением.

Он еще раз провел по Флейте пальцами. Лазария хрипло дышала, пот лил по бледному лицу, губы тряслись. Она не замечала, что у Гамальяно дрожат руки, а на лбу с полузажившим следом ожога тоже блестит испарина.

Пеппо шагнул к креслу. Облизнул губы, сглотнул. Поднес Флейту к губам. Отдернул, словно та была раскалена. А потом, глядя герцогине прямо в глаза, прошептал:

— Простите и будьте прощены.

Он снова поднес ко рту Флейту, прикрывая глаза. Брови дрогнули, губы прильнули к старинному дереву, и Флейта издала высокий мелодичный звук…

* * *

Годелот мерно шагал вдоль первой ступеньки лестницы, отсчитывая завитки на причудливом узоре ковра. Он изначально был уверен, что затея дурацкая, о чем и орал битый час подряд. Но Пеппо невозможно было переубедить. Дурень отказывался уяснить, что в случае успеха с герцогини станется свистнуть своим холуям, отнять Флейту и затолкать ненавистного Гамальяно в один из складских погребов. О неудаче же Годелот предпочитал вовсе не думать.

— Мак-Рорк, да сядьте вы, чертово веретено! От вашей беготни голова кругом! — раздался рык Ромоло, и шотландец, поморщившись, шагнул к низкой скамье. Но тут наверху негромко хлопнула дверь, и капитан вскочил. Уронил шляпу, поднял, снова уронил и рванулся к лестнице. Застыл на нижней ступени, вскинув голову: наверху меж деревянных скульптур показался Пеппо. Остановился, несколько секунд смотрел на ступени, будто не доверяя их прочности, а потом двинулся вниз.

— Пойдем, — невыразительно обронил он Годелоту, — сами разберутся.

Ромоло знал, что странного мальчишку нельзя отпускать, но, забыв обо всем, уже несся вверх по лестнице, охваченный бестолковым слепым ужасом. Добежал до библиотеки, с грохотом распахнул дверь и замер на пороге.

Герцогиня Фонци плакала, скорчившись в кресле. Глухо рыдала, всхлипывая, давясь и кашляя. Слезы текли по изможденному пергаментному лицу, и аристократка неловко утирала их непослушными скрюченными пальцами.

Глава 34. Где перекрещиваются пути

— Держите крепче.

Паолина вооружилась ножницами и, ободряюще кивнув перекошенному от ужаса подростку, стиснутому могучими ручищами отца, принялась снимать швы.

— Ох, горе, — послышался в гробовой тишине простуженный голос повитухи, — надо было сразу смолой прижигать, как деды делали. Сейчас наново рана лопнет, и, коли не истечет парнишка кровью, всяко будет лихорадка. Руку отнимем, не иначе.

На старуху зашикали со всех сторон, но та продолжала бормотать, слегка понизив голос. Паолина меж тем вытянула последнюю петлю конского волоса и провела пальцем по длинному рубцу на предплечье парня:

— Все. И поосторожней с серпом.

Мать подростка ахнула, бросаясь к сыну, в кучке крестьян раздались одобрительные возгласы. Повитуха нахмурилась и засеменила к пациенту, чтобы рассмотреть шрам.

Паолина неспешно сложила лекарские пожитки в корзину и поднялась на ноги:

— Мне пора, тетушка Фелиса. Темнеет скоро.

Мать подростка поспешила к ней:

— Куда ж ты, детка, одна пойдешь? Через лес-то… Сейчас старшего своего кликну, пускай проводит.

— И не думайте, — отмахнулась девушка, — мигом добегу, далеко ли тут.

До Гуэрче было и впрямь недалеко, и Паолина нередко совершала путь в соседнюю деревню и обратно по нескольку раз за день. Однако сейчас, уже приближаясь к темнеющей в сумерках опушке леса, она на миг пожалела, что отказалась от провожатого…

Паолина не любила этот лес. Прошло уже два с лишним года, а горбатый мостик через ручей до сих пор вызывал у нее содрогание. Она всегда невольно прибавляла здесь шагу и почти