В спину врезался второй тычок, и Пеппо послушно воздел руки.

— Мессер Кьяри? — вопросительно окликнул он. Ответом был третий тычок.

— Я самый! То-то мне в трактире доложили — хлыща какого-то столичного черти принесли, сидит, о Паолине расспрашивает. Давай, лахудрин сын, выкладывай, чего тебе от моей дочери приспичило!

Паолина, все так же растерянно стоящая на месте, вдруг увидела, как губы Пеппо чуть дрогнули улыбкой.

— Все скажу по чести, — заверил он. — Можно только руки опущу?

— А ты попробуй! — рыкнули из-за спины, сажая промеж лопаток очередной синяк.

— Хорошо, — покорно кивнул Пеппо, — разрешите тогда отрекомендоваться. Джузеппе Орсо Ремиджи, оружейных дел мастер из Венеции. Я к вам, по делу… Можно так сказать.

Упиравшееся в спину дуло слегка ослабило давление.

— Слушаю… — хмуро проворчал Кьяри.

Юноша откашлялся, вдруг не ко времени охрипнув.

— Мессер Кьяри. Я приехал… чтобы иметь честь просить руки вашей дочери, моны Паолины. Кольцо в правом кармане.

Барышник моргнул. Потом снова. А потом медленно опустил аркебузу.

— Погоди. Ты это… тот парнишка, что ли, что Паолину из Венеции привез?

— Я самый, — отозвался Пеппо, все так же держа руки над головой.

— Вот черт, и не узнать, а?.. — пробормотал Кьяри и тут же вновь нахмурился. — Ты того, руки-то опусти! Еще не хватало мне сплетен, что к моей дочери женихи под прицелом сватаются.

Паолина, совершенно ошеломленная этим нелепым спектаклем, готова была неприлично расхохотаться, а Пеппо опустил руки и обернулся к барышнику. Кьяри взъерошил бороду, строго глядя оружейнику в глаза, а потом сконфуженно откашлялся точь-в-точь, как он.

— Вот оно как. Мастер… А я, грешным делом, думал: вы этот… лицедей. Это ж вы тогда у нас на площади на дудке играли? Душевно еще так, аж бабы плакали. Паолина, ты того, чего молчишь-то? Сразу б объяснила, что к чему. Вы, сударь, не обессудьте, я ж ведь не со зла. — Барышник повесил аркебузу на плечо и не без церемонности кивнул. — Вы, поди, с дороги. Пожалуйте к нам ужинать. Опосля и потолкуем. А я пока домой по-быстрому, мать подготовлю. А то начнется… Причитания бабские…

Он не стал ждать ответа, затопав по просеке к деревне. Кьяри был человеком практичным и, уже придя в себя, размышлял, какое приданое прилично дать за единственной дочерью, чтоб не ударить в грязь лицом перед венецианскими франтами.

Пеппо и Паолина остались на просеке одни. Секунду помолчав, девушка сокрушенно покачала головой:

— Господи, все не как у людей…

Но юноша уже сжимал ее в объятиях.

— Мы же решили ничего не менять… — пробормотал он куда-то в растормошенные ветром пряди, выбившиеся из ее кос.

* * *

Хозяин единственного в Гуэрче трактира поставил на стойку ряд винных кружек и ухмыльнулся в усы: выпивка сегодня лилась еще бойчее обычного, завсегдатаи обсуждали новость дня. К дочери папаши Кьяри приехал свататься ухажер аж из самой столицы. В Гуэрче такие фортели случались… да что там, сроду не случались, а потому потолковать было о чем.

— Кьяри-то, старый фазан, ходит, пыжится. — Бочар отхлебнул вина и крякнул. — Куда ж там, венецианский зять! А вы зятя того видали? Сопляк. Я не поручусь, что ему двадцать набежало.

Тощий и дочерна загорелый пастух фыркнул прямо в кружку и зашелся хохотом пополам с кашлем:

— Ишь, не поручится он! А ты не на годы его гляди, ты на правую руку глянь.

Бочар только пренебрежительно скривился:

— Ох, удивил! Фальшивый изумруд, зуб даю. Не бывает таких больших, любого ювелирщика спроси.

Трактирщик же, сполна насладившись сплетнями, многозначительно прочистил горло:

— Чушь порете, судари. И вот я вам чего расскажу: ухажер ейный, как в Гуэрче приехал, сначала ко мне заглянул, вроде как горло с дороги промочить. А ему ж невдомек, что мне Паолина племянницей приходится, хоть и двоюродной. И, гляди ж ты, у стойки засел, вина не заказывает, пустую воду хлебает. А сам аж бледный, шляпу мнет, будто ему кто ружейным дулом в самый затылок тычет. Слово да за слово — давай исподтишка выпытывать, не замужем ли Паолина. А я-то не дурень, сразу скумекал, что там давно история тянется. Ну и сам расспрашиваю: откуда взялся да кто таков. А то скажу сейчас, мол, свободна племяшка, а он проходимцем окажется. И знайте, судари: парень — сын покойного венецианского кондотьера. Папашино наследство получил, а сам в мастерской оружейной работать подрядился, да такую выбрал, что похужее, захудалую вовсе. За два года в делах настрополился, и раз! — у хозяина своего мастерскую и выкупил. Теперича сам всем заправляет, и дела у него в гору идут. Потолковал со мной, разом повеселел, да и двинул к Кьяри. А за воду серебром заплатил. Вот вам и сопляк, господа!

Бочар взъерошил седую копну волос:

— Ишь ты… А чего ж сразу не пошел? Раз такой жених годящий.

Трактирщик почесал переносицу и вдруг оставил назидательно-самодовольный тон, добродушно усмехнувшись:

— Не стал я расспрашивать. А только я вот как думаю: будь Паолина замужем, негоже это, чтоб откуда-то хахали являлись, не званы, не жданы. И я вам голову на отсечение даю, судари, — кабы оказалось, что ему ловить нечего, он бы меня еще и попросил о приезде его не болтать. Так-то. Давайте, что ль, за племянницу, дай ей бог здоровьичка, девчушке. Угощаю.

Через месяц Пеппо и Паолина обвенчались в церкви Мадонны дель’Орто. Да-да, той самой.

Глава 35. По живому

Марчиано, 1554 год

Откуда-то доносился тягучий гул, то накатывавший, то убегавший вдаль. Прямо на шею равнодушно и монотонно падали ледяные капли, а правая нога заходилась выворачивающей болью.

Кто-то злобный тряс жесткие доски под спиной, то лениво и размеренно, то вдруг входя в раж и подкидывая их с неистовой силой. Особенно свирепый толчок вогнал в ногу раскаленный стержень, и Годелот хрипло застонал.

— Чертова дорога… Потерпите, лейтенант… — пробормотал кто-то, и к губам прильнуло горлышко фляги. Холодная вода вышвырнула шотландца на поверхность реальности, и он открыл глаза. Над ним покачивался полог крытой телеги, пропитанный водой, капающей с ободьев. В полутьме виднелось бледное лицо незнакомого человека в грязном дублете.

— Куда мы едем? — прошелестел Годелот. Он пытался вспомнить, что произошло и как он здесь оказался. Но в памяти, будто ветошь на ветру, разрозненно колыхались отдельные воспоминания. Поле, чавкающее грязью, ревущее пушками, визжащее, хлопающее и кричащее. Сполох