Потом он увидел Чёрного Коготка. Тот пробивался вперёд, возвышаясь над всеми, и там, где он проходил, оставалась пустота. Из тех, кто осмелился заступить ему путь, не выстоял ни один. Лишь однажды Поно увидел — и сердце его упало, — как голова с тёмной гривой волос исчезла из виду. Но Чёрный Коготок почти сразу поднялся. Из груди Поно вырвался радостный крик.

Теперь уже было видно, что мореходы одерживают верх. Они теснили кочевников всё дальше, прочь от ущелья, и Поно подумал о том, не побежать ли ему туда, найти себе меч и поразить хоть одного врага, чтобы было о чём рассказать и чем гордиться.

В этот миг что-то ворвалось в битву — не понять, человек или зверь, потому что бежал он на четырёх ногах, а потом, распрямившись, прыгнул, — и это создание двигалось быстрее любого из воинов. Мечи не причиняли ему вреда, а может, не успевали его коснуться, и мореходы падали, а уцелевшие отступали. Они сбились вместе, плечо к плечу, спина к спине, и слышен был крик Чёрного Коготка, и что-то кричали женщины. Заглушая их голоса, кочевники с победным рёвом бросились вперёд.

Кто-то из них заметил людей по ту сторону ущелья. Переход больше никто не охранял.

— На землю! — закричал толкователь, бросаясь к Светлоликому. — На землю!

Они успели. Упали на каменистую землю раньше, чем оказались в пределах досягаемости стрел, и кочевники даже не стали их тратить. Но двое спешили сюда, вот-вот пересекут провал.

— Отползайте по склону, — велел толкователь. — Уходите!

Он поднялся, решительный маленький человек, и вышел вперёд, закрывая их собой. Расставил ноги, чтобы стоять твёрже, и вскинул меч неловким движением.

Они не отступили, ни один. Даже не попытались. Они бы и не успели.

Кочевник налетел, и толкователь с трудом отбил замах. Его сил едва хватило, чтобы выдержать первый удар. Он даже застонал, и выпрямиться не успел — быстрый кривой меч вспорол на нём рубаху от груди до плеча, и толкователь, пошатнувшись, упал на спину.

Копья девушек ударили кочевника в грудь. Тупые, слабые копья, сделанные наспех — может, только проткнули кожу, и всё. Усмехнувшись, кочевник сделал шаг, упираясь в острия, и девушки, все четыре, попятились, тщетно пытаясь его удержать. Захрустело дерево. Блеснул клинок в поднятой руке.

Поно как лежал, так и бросился вперёд, обдирая колени и локти. Схватил меч, выпавший из руки толкователя, и лишь тогда поднялся и ткнул кочевника в бок. Ему показалось, лезвие даже не задело кожу, так легко оно скользнуло вдоль живота — но кочевник захрипел, и в тот же миг девушки с яростным криком шагнули вперёд и заставили его отступить и упасть. Их копья взлетели и опустились, и снова взлетели.

Тогда Поно развернулся. Он увидел, как Радхи, весь белый, стоит со своей жердью наперевес, заслоняя наместника, и как второй кочевник бросается на него — и легко, совсем без усилия хватает жердь и отводит в сторону, и клинок его входит меж незащищённых рёбер, и Радхи белеет ещё сильнее — куда уж ещё? — и падает на колени.

Поно не осознал, что кричит. Он кинулся вперёд и нанёс несколько глупых ударов, не думая, как бьёт и куда. Чьё-то копьё ударило кочевника в лицо, разорвало щёку. А после Поно увидел Фаруха.

Тот тоже кричал. Он вырвал копьё у кого-то из рук, и, навалившись, толкнул кочевника. Тогда и Поно воткнул ему меч под рёбра, снизу вверх, и так, держа, как на крюке, заставил отступить. Вместе они толкали его — по шагу, по шагу — к провалу. Ничего, кроме ярости. Позже, может быть, память покажет им это лицо, искажённое злобой и болью, окровавленное, грязное, и длинный нож, который едва их не достал. Позже, может быть, они осознают, что сами едва не сорвались, потому что кочевник, нащупав ногой пустоту, оскалил зубы и крепко сжал и рванул к себе и меч, и копьё. Как-то они удержали друг друга, а он упал без крика спиной вперёд, в голубой туман. Позже, может быть, они ещё вспомнят его последний взгляд.

Фарух замер на миг, тяжело дыша, и тут же, попятившись, бросился к Радхи. Тот лежал на земле, и девушки пытались унять кровь, но теперь отошли. Радхи, повернув лицо, слабо улыбнулся.

— Прости меня, — сказал он. — Я не должен был… рождаться…

— Разве это твоя вина? — сказал Фарух.

Он встал на колени, наклонился ближе и закусил губы.

Земля под телом уже пропиталась кровью, и чья-то накидка, прижатая к ране, промокла насквозь. Фарух попытался прижать её сильнее, но это лишь причинило Радхи боль.

— Меня растили для предательства, для твоей смерти… — через силу сказал он. — Я не хотел… Я рад, что умираю не трусом, а мужчиной. Так темно… ты слышишь меня, ты ещё здесь?

— Я здесь! — ответил Фарух и сжал его руку. — Я слышу, я здесь, я тебя не виню! Я не виню тебя, слышишь? Я за тебя отомстил.

— Моя мать…

— Я отыщу её. Клянусь, я её не оставлю, я позабочусь о ней!

Радхи умолк, глядя в небо уже незрячими глазами, только дышал легко и часто, едва заметно.

— Мне страшно, — прошептал он ещё.

— Великий Гончар добр, — сказал Фарух, и голос его дрогнул. — Не бойся! Иди спокойно, брат мой.

Так он сидел, сжимая чужую ладонь, и смотрел в неподвижное лицо — и только когда одна из девушек села рядом и ласково провела рукой, опуская мёртвые веки, понял всё и заплакал. И зверь, что до этой поры сидел тихо, будто неживой, теперь выглянул и с тонким визгом коснулся его мокрой щеки.

Толкователь закашлялся. Он был ещё жив. Девушки занялись им, перевязали, как могли, и теперь, кое-как привстав, он поглядел через провал и, поморщившись, опять уронил голову.

— Уходите, — выдохнул он хрипло. — Меня… оставьте. Где мой меч?

Рука его зашарила по земле.

— Он… Он потерян, — сознался Поно. Меч теперь был далеко, на дне туманного провала, вместе с убитым кочевником.

— Так бегите, — сказал толкователь. — Там что-то пошло не так… Ну, живо! Не доставляйте им радости вас убить.

У них осталось два копья на всех — только два целых копья и обломки третьего, — и меч одного из кочевников.

— Уйти, теперь? — с болью спросил Фарух. — Он не оставил меня, а я его оставлю?.. И куда, скажи мне, куда нам идти?

— К кораблю, — предложил Поно.

— Мы не успеем, — сказала Дамира, качая головой. Широко раскрытыми, тревожными глазами она смотрела на провал. Ещё трое пробирались сюда