Однако уже 25 марта, по инициативе министра земледелия, лидера кадетской партии в Прогрессивном блоке А. Шингарева, был принят закон «О передаче хлеба в распоряжение государства», которым вводилась хлебная монополия: весь излишек запаса хлеба после исключения норм на продовольствие, на обсеменение и на корм скота поступал государству[2764].

Свое решение А. Шингарев оправдывал тем, что «в первый же день, когда мне пришлось войти в управление делами министерства (земледелия), оказалось, что в некоторых местах нашего фронта хлеба осталось на полдня, а в некоторых городах хлеба не было совсем. Призрак голода реял над большим пространством Российского государства»[2765]. «Закон о хлебной монополии 25 марта настолько вытекал из всей обстановки, что никаких обсуждений и споров вокруг него, — по свидетельству непосредственного участника событий Я. Букшпана, — не возникало. Центр тяжести был не в правовой организации монополии, а фактическом сборе хлеба… Вся трудность заключалась именно в том, как найти этот хлеб и как получить его»[2766].

Россия отставала в ведении хлебной монополии от Центральных держав почти на два года: в Германии она была установлена 25 января 1915 г., в Австрии–21 июля 1915 г.[2767] Во Франции декретом 31 июля 1917 г. «о закупке и распределении всех хлебопродуктов под контроль правительства», вводились хлебные карточки, окончательно монополия была введена 30 ноября 1917 г.[2768] «Системы хлебной монополии Германии, России и Франции были схожи, — отмечал редактор «Известий Особого совещания по продовольствию» Я. Букшпан, — Реквизиция, как санкция твердой цены, входила необходимой частью во все главнейшие законы о таксах и твердых ценах»[2769].

Закон от 25 марта устанавливал норму (вместе с крупой) для производителей хлеба в 18 пуд. зерна на человека в год[2770]. Шингарев назвал ее «полуголодной», но это необходимая жертва указывал он: «Если государство в минуту грозной беды, обращаясь к своему народу, может брать у него детей…, то во имя спасения самого же народа может просить у него отдать ему и хлеб»[2771]. «Монополия, — отвечал на это Сигов, — сопряжена с переустройством всей жизни» крестьянина, и с необходимостью создания с нуля нового заготовительно-распределительного аппарата, при том, что правительство «готово совершенно отказаться от использования в какой бы то ни было форме частно-торгового аппарата»[2772]. Уже по одной этой причине утверждал Сигов, правительство не сможет собрать необходимого хлеба.

Но основная проблема заключалась даже не столько в отсутствии государственного аппарата, сколько в низких ценах на хлеб: после февральской революции царские твердые цены были повышены на 60 %, однако отмечал Сигов в мае 1917 г., «при такой цене производство хлеба делается невозможным… Если мы не разрешим этого вопроса теперь же, немедленно, то мы погибнем»[2773]. И действительно дальнейшие события показали катастрофическое падение хлебозаготовок: если кампания 1916 г. (1 августа 1916-го — 1 июля 1917 г.) дала 39,7 %, то июль 1917 г.–74 %, а август — 60–90 % невыполнения продовольственных заготовок[2774].

«С усилением разрухи делегаты Министерства продовольствия становились «толкачами». К посылке делегатов стали прибегать армия, города и общественные организации. Труд агентов оплачивался процентным вознаграждением от размера заготовок»[2775]. Однако «деревня, прекратившая внесение податей и арендной платы, насыщенная бумажными деньгами и не получавшая за них никакого товарного эквивалента, задерживала подвоз хлеба. Агитация и воззвания не действовали, — отмечал Деникин, — приходилось местами применять силу»[2776].

Ситуация усугублялась тем, дополнял Я. Букшпан, что «при отсутствии твердой власти многие губернии не признавали монополии и оказывали большое сопротивление предписаниям из центра. А в печати, особенно близкой к торгово-промышленным кругам, господствовал тон, враждебный хлебной монополии (Утро России, Биржевые Ведомости, Русское Слово). По мере назревающих затруднений с хлебной монополией против нее стали выступать: Съезд биржевых комитетов, Всероссийская сел. — хоз. палата, Военно-промышленные комитеты, Совет съездов представителей торговли и промышленности и т. д., и наконец, Временный комитет Государственной Думы в лице Родзянко обратился к Керенскому с письмом, в котором доказывал необходимость отмены «рискованной меры»»[2777].

Отвечая на подобные призывы еще в мае, военный министр Временного правительства, лидер правых либералов А. Гучков указывал, что «продовольственное дело все ухудшается и даже фронт не получает нужного хлеба и фуража. В некоторых частях огромный падеж лошадей с голода… Так как же заставлять людей воевать и удивляться их дезертирству»[2778]. Министр земледелия кадет А. Шингарев на московском съезде хлебных торговцев со слезами на глазах восклицал: «Дождётесь, граждане голодных бунтов, дождетесь, пока армия… начнет голодать, и тогда погибнет наша Родина!»[2779] «Помощник военного министра плк. Якубович, в том же мае, на крестьянском съезде указывал, что фронт сильно страдает от недостатка продовольствия. На почве недоедания развились массовые заболевания цингой… Солдаты берут железные дороги, что называется на шарап… В некоторых частях фронта из рот в 250 штыков осталось 70–40 солдат…»[2780].

В этих условиях повсеместно развивались тенденции к хозяйственной изоляции регионов. Уже в конце весны 1917 года появились запреты на вывоз продуктов из одной губернии в другую. Летом 1917 года были введены твердые цены на уголь, нефть, лен, кожу, шерсть, соль, яйца, масло, махорку и т. д. На потребительском рынке стали исчезать основные товары: мыло, чай, обувь, гвозди, папиросы, бумага и т. д.

Официальные нормы, установленные к лету 1917 г., составляли: «1 1/2 фунта хлеба для армии и 3/4 фунта для населения. Эти теоретические цифры, — по словам Деникина, — впрочем, далеко не выполнялись. Города голодали. Фронтам, за исключением Юго-западного, не раз угрожал кризис, предотвращаемый обычно дружными усилиями всех органов правительственной власти и советов, самопомощью тыловых частей и… дезертирством. Тем не менее, армия недоедала, в особенности на Кавказском фронте… Только на фронте, в ущерб питанию городов, ко второй половине июня удалось сосредоточить некоторый запас хлеба»[2781].

«Ничего не остается делать, как только милитаризировать всю страну…, — приходил к выводу в июле 1917 г. министр Временного правительства М. Терещенко, — применить военные законы к железнодорожникам и принудить крестьян силой продавать пшеницу»[2782]. В том же июле американский представитель Уошберн сообщал в Вашингтон: «Осенью здешние большие города будут повсеместно страдать от серьезных лишений, по моему мнению, нам сразу следует приготовиться к доставке в Россию к началу зимних холодов широкомасштабной американской помощи»[2783].

Основные причины провала хлебозаготовок, утверждал министр продовольствия А. Пешехонов, в своем выступлении 1 августа на заседании Исполкома Петроградского Совета, заключаются в том, что «крестьяне отказываются отдавать свое зерно иначе, как в обмен на мануфактуру…, но сейчас мануфактуру достать в России нельзя нигде… Если даже удается