Шрифт:
Интервал:
Закладка:
25 июля
Как говорил Жюль Ренар: «Записывай, записывай, и побольше! Будет жвачка на зиму». Вот я и записываю. Ще как-то повстречала своего сокурсника по университету Алика, подававшего надежды, но ставшего типичным аутсайдером, он говорит: «Евреи делятся на две категории: одни живут в Бруклине, другие навсегда остаются Эриками и Аликами…» Спросил Ще: «Ну, а муж-то ничего? Соображает? Это я понимаю, что хороший: шкаф сделает. Ну, а поговорить-то с ним можно?..» Ще рассказывала мне об этом, и мы оба хохотали до слёз. Можно! Можно!
На прошедшей неделе посмотрели «Механическое пианино», все актёры на месте, а Калягин – корифей. Картина получилась концептуальная, типично русская: всё тонет в море исключительной болтовни. Никто не хочет заниматься делом, все говорят и говорят, купаясь в словах и рефлексии. Отражение сборника «Вехи»… А 23-го в Домжуре посмотрели принципиально иное: «Амаркорд» Феллини, ещё не дублированный, на итальянском языке. Можно посмотреть десяток фильмов Сергея Герасимова, к примеру, и не запомнить ни одного, а вот «Амаркорд» забыть трудно, и красное платье Градиски на фоне ослепительно-белого снега. А сумасшедший дядюшка Тео, который залез на дерево и оттуда истошно вопил: «Хочу бабу!» Федерико Феллини – гений!..
Новая порция книг: статьи и письма Михаила Фокина, книга о Радищеве, дневник Жюля Ренара, Асаф Мессерер «Танец. Мысль. Время»… Одно из последних стихотворений Аркадия Гаврилова, которое он прочитал мне:
Вчера был стакан и сегодня – бутылка.
А завтра я вытащу гвоздь из затылка
И им нацарапаю: «Чаша испита!»
И в дырочку капну немножечко спирта.
Не морщите лобик, товарищ нарколог,
Ведь пили по-чёрному даже наркомы.
И даже весьма уважаемый Горький
Усы заспиртовал в рюмочке с горькой.
Но все они были врагами науки,
От мира скрывали душевные муки.
А мы? А я? 25-го, в воскресенье, варили абрикосовое варенье… шёл дождь… Утром в понедельник сжимало сердце, руки были ледяные… Вчера с Ще отправились на Манеж на выставку «50 лет МОСХа». Старые мастера хороши: Николай Чернышёв, А. Шевченко, Штеренберг, Тышлер, Лентулов, Осмёркин, Фонвизин… А вот поздние – А. Моравов «Подсчёт трудодней», 1934 год – типично сталинская, лучистая картина… Обратно шли по набитой Тверской и ненавидели Москву, эх, лучше бы по Праге, по Парижской улице, по Карлову мосту. Но близок локоть, да не укусишь…
7 августа
На работе началась Чупахиниада. Фомин захотел уволить пупсика, но не тут-то было – он завизжал, как резаный поросёнок: «Кровавая потребительская кооперация!» Что ж, одни умеют работать, другие умеют визжать! По странному совпадению, изучая Лермонтовскую энциклопедию, натолкнулся на записку Николая I чиновнику-медику по поводу стихотворения Михаила Юрьевича на смерть Пушкина: «…И удостовериться, не помешан ли…» Нет, наш Пупсик не помешан, он просто по натуре сквалыга и жалобщик. Угрожает: «Я ещё пружины не все раскрутил!..»
22 августа
Ездил в редакцию «Футбола-хоккея» подписываться на еженедельник, стал свидетелем сценки: пришёл какой-то старик, чтобы узнать у специалистов, почему плохо играет сборная команда СССР. Кто-то из редакционных работников его «успокоил»: «У нас, батя, вообще футбола нет… им никто не руководит… И лучше бы ты, отец, пошёл бы подышать свежим воздухом…»
29 августа
И ещё одна неделя пролетела, сгорела, исчезла и канула. Фьюить – нет её! А была ли неделя?..
4 сентября
«Мясорубка дней. Мелькание…» (Эдвард Радзинский)… В томе «Русская старина» натолкнулся на дневник Василия Жуковского периода 1822–1826 годов. Вот отрывочки:
«Весёлый вечер. Читал Мольера… Обедал у Бенкендорфа… Мысли о Лаокооне… Опера… Живописный туман над развалинами Гейдельберга… поутру у короля… Жаркий спор о греках… Потсдам. Театр. Танцовщицы. Ужин… Император подарил бутылку токайского вина… Отъезд из Бриенцы на лодке: тирольская песня…»
Ну и так далее. Совпадения можно искать в таких записях, к примеру: «Штутгарт. 1-й день болезни…» и «До 7 часов клеил…» Болел и клеил, как и я, а в остальном всё иное – ни королей, ни принцесс, ни заграничных поездок, ни тирольских песен… Можно сделать такую запись: «Зашёл в кондитерский магазин на Соколе. Все ящички уложены ядовито-фиолетовыми конфетами „Морозко“, а на полочках выставлены ряды грязного морковного цвета пачек молотого кофе. Изобилие эры Продовольственной программы. В магазине „Мясо“ ажиотаж: „выбросили“ сосиски. Приезжие и москвичи в народной драме „Дружба городов и сёл“».
19 сентября
В квартире ремонт. Люба Иванова из Тамбова поклеила обои и приступила «к маслу»: начала красить окна… Методично, тщательно и жутко медленно, о своей личной жизни говорит так: «Всё так сложно, всё так запутано. Лучше не думать, а работать…» А я принёс очередную порцию книг из библиотеки, в том числе Канта, ЖЗЛ. Кант и ремонт – неплохое сочетание!
4 октября
Всё проходит, даже ремонт… За окном плюс 4, утром было 2. Захолодало. Желтизна и слабая багряность на листьях, да и они порядком поредели: двор стал просвечиваться. Скоро зима, тёмные дни и берложье настроение: забиться в постель, в тепло и спать, ни о чём не думая… Спросили позвонившую Русико из Тбилиси, как там у вас с погодой, ответила: «Днём ходим без жакэтки, а вечером с жакэткой».
В кино посмотрели михалковскую «Родню» и телефильм Антониони «Тайна Обервальда», в роли Елизаветы Австрийской – Моника Витти. С точки зрения цвета – это одна из лучших картин, которую я когда-либо видел… Читаю с большим интересом «Некрополь» Ходасевича и растаскиваю его по персонам в Календарь: Брюсова – к Брюсову, Горького – к Горькому и т. д. И любопытна книга Степана Шешукова «Неистовые ревнители» о литературной борьбе 20-х годов. Лихие мальчики Леопольд Авербах, Семён Родов, Лелевич. Наводили порядок в литературе, дым шёл столбом…
5 ноября
Очередная командировка в Таллин, куда отправился поездом 1 ноября. От соседей по купе узнал, что прошла в Таллине манифестация молодёжи с лозунгами «Свободу Эстонии» и «Долой оккупантов!». Поселился в маленькой кооперативной гостиничке на Нарвском шоссе. В отличие от русских городов тут отношение сдержанное и деловое, никто не расшаркивается и никаких особых знаков внимания. Председателю Эстонского потребсоюза Аго Мадику было не до меня.
Как бедный родственничек к дяде,
Я просидел