Потом Дин приехал в Таллин (впервые в своей жизни) и тоже выступал в самом вместительном зале – во Дворце спорта «Калев». На календаре было 22–23 ноября.

В Таллине Дин жил у своей советской возлюбленной Эве Киви. Семилетний сын киноактрисы Фред, который был ровесником дочери Дина Рамоны (он родился в феврале 68-го, а она в мае), поначалу с настороженностью отнесся к певцу, но длилось это недолго, поскольку Дин быстро нашел нужные ключики к сердцу мальчишки. Как вспоминает сама Э. Киви: «Дин обожал детей и считал, что мы должны думать вначале о них и только потом о себе. Когда они познакомились с Фредом, то очень понравились друг другу. Подросший сын говорил учительнице пения: „Я не знаю детских песен на эстонском, моя любимая песня – „Белла чао“. И вообще я скоро уеду в Боливию освобождать индейцев“. Это его Дин научил…»

Из Таллина Дин отправился в Ленинград. Там в те дни (24–25 ноября) проходила Всемирная конференция представителей национальных движений за мир, среди участников которой было много друзей Дина. В частности, Альберт Норден, с которым Дин встретился в своем гостиничном номере в последний день работы конференции. Норден пришел к нему вечером один (охрану, положенную ему по статусу члена восточногерманского Политбюро, он оставил за дверями) и сообщил, что Всемирный совет мира принял решение наградить Леонида Брежнева «Золотой медалью мира» имени Ф. Жолио-Кюри. Но Дин уже знал об этом из других источников. Знал он и одну из главных причин этого награждения: это было ответом на недавнее присуждению советскому диссиденту Андрею Сахарову Нобелевской премии. Этой премией Запад поднимал статус Сахарова в глазах мировой общественности, пытаясь придать ему ореол лидера советского диссидентского движения (как это было несколько лет назад с Солженицыным). Однако Брежнев заслуживал этой премии и по другим причинам: например, он и в самом деле за последние несколько лет сделал много полезного для дела мира во всем мире, в частности, был одним из главных инициаторов Совещания по безопасности в Европе в Хельсинки, где Советскому Союзу удалось отстоять свои послевоенные границы в Европе.

Визит Нордена продлился недолго – около получаса. Однако, уходя, гость затронул тему, которую Дин никак не рассчитывал от него услышать, но из-за которой тот, судя по всему, и пришел. Надев на себя пальто и уже стоя в коридоре номера, Норден спросил:

– У тебя и в самом деле любовь к этой эстонке?

Этот вопрос застал Дина врасплох: он буквально остолбенел, не в силах вымолвить ни слова. Видя его замешательство, Норден решил раскрыть все свои карты. Он достал из внутреннего кармана пальто какой-то журнал и сунул его Дину под нос. На фотографии, которая была помещена на раскрытой странице, Дин узнал себя в обществе Эве Киви, Даниэля Ольбрыхского и чернокожей актрисы из Сенегала, имя которой он не помнил. Как понял Дин, это было фото из журнала «Советский экран» времен июльского кинофестиваля.

– Это совершенно невинная фотография, – после некоторой паузы произнес Дин.

– Не спорю, – кивнул головой Норден, после чего добавил: – Если не знать, что ты весь фестиваль крутил шашни с этой Эвой, а несколько дней назад встречался с ней в Эстонии. Ты думаешь, если ты находишься в тысячах километров от Германии, значит, о твоих похождениях мы ничего не знаем? Да у нас здесь десятки доброжелателей, которые сами готовы доносить нам о каждом твоем шаге.

– Мне казалось, что моя личная жизнь никого не должна касаться, – продолжал защищаться Дин.

– С тех пор как ты полез в политику, твоя личная жизнь стала предметом не только твоей заботы. У тебя в Германии находится законная жена, которая мало того что родственница нашего руководителя, но еще и ждет от тебя ребенка. Этих обстоятельств для тебя недостаточно?

Поскольку против перечисленных аргументов Дину возразить было нечего, он счел за благо промолчать. Любое оправдание в сложившейся ситуации было неуместно, и Дин прекрасно это понимал. Между тем эта пауза несколько разрядила обстановку. Норден спрятал журнал обратно в карман, после чего взял Дина за ворот рубашки и, притянув его голову к себе, зашептал ему на ухо:

– Как мужчина, я тебя прекрасно понимаю. Твои голливудские привычки по части слабого пола, судя по всему, неискоренимы. Но я прошу тебя, будь осторожнее в этом деле. Ты все-таки не только артист, но и политик. А в политике действуют совсем иные законы.

Сказав это, Норден по-отечески похлопал Дина по плечу и вышел из номера, плотно прикрыв за собой дверь.

Концерты Дина в Ленинграде длились два дня – 26–27 ноября – и проходили в Большом концертном зале «Октябрьский». После чего Дин покинул Северную Пальмиру и вернулся в Москву, где должна была быть поставлена финальная точка в его выступлениях. 29–30 ноября Дин выступил с концертами на сцене Театра эстрады, а 3 декабря принял участие в сборном концерте в Москве в честь борющегося народа Чили. После чего вернулся в ГДР. Причем возвращался он переполненный тревогами. После разговора с Норденом ему казалось, что Вибке должна знать все о его амурных похождениях, и он готовился к скандалу. Но скандала не случилось. То ли Норден пожалел нервы беременной женщины, то ли вмешались более весомые причины из разряда политических, но возвращение Дина не было омрачено ни малейшим признаком подозрения со стороны Вибке. Поэтому наступление нового, 1976 года они встретили в полной семейной идиллии. А вскоре после этого, в первой половине января, Дин снова покинул дом – он отправился в столицу Чехословакии город Прагу, где на студии грамзаписи «Супрафон» должен был записать диск-гигант «Dean Reed a jeho svet».

Стоит отметить, что в Чехословакии Дина ценили прежде всего за его лирические песни и произведения в стиле «кантри». А вот его гражданский репертуар там не сильно приветствовался, поэтому эти песни Дин в тамошние пластинки практически не включал. Вот и на этом диске, в который вошли 12 песен, были всего две подобные вещи: «Компаньерос» и «Люби брата своего».

Вернувшись в ГДР, Дин дал несколько благотворительных концертов в разных учреждениях республики. Например, 22 марта он посетил один из детских домов, где с удовольствием выступил перед персоналом. Дети тоже с радостью общались с Дином, тем более что совсем недавно видели его в роли друга индейцев в картине «Братья по крови», которая стала одной из самых любимых картин восточногерманской детворы.

Между тем Дин продолжает внимательно следить за политическими событиями, происходящими в мире. Его особое внимание привлекла одна тема, поскольку в центре ее стоял человек, с которым у Дина были особые счеты. Речь идет о пропагандистской поездке Александра Солженицына по Европе, которая состоялась в марте – апреле 1976 года. Писатель побывал в нескольких странах – Англии, Франции, Испании, – где выступил с речами, которые мало отличались от того, что он пропагандировал ранее. Эти речи газеты ГДР не публиковали, но поскольку Дин имел возможность приобретать и англоязычную прессу, недостатка в информации у него не было.

Читая выступления Солженицына, Дин находил в них массу поводов для внутренних споров с этим человеком. Например, выступая по английскому ТВ, Солженицын заявил следующее: «В пятидесятые годы, после окончания войны, мое поколение буквально молилось на Запад как на солнце свободы, крепость духа, нашу надежду, нашего союзника. Мы все думали, что нам будет трудно освободиться, но Запад поможет нам восстать из рабства». Эти строки вызывали у Дина яростный протест. «Какое право имеет Солженицын говорить подобным образом от лица целого поколения? – думал он. – Разве не это поколение воевало с фашизмом и победило его, положив на алтарь победы 20 миллионов жизней? Разве не оно потом отстроило страну, которая находилась в руинах?