– Я схожу с ней, – сказала Жюстина. – Я сама уже несколько недель не бывала в церкви – с тех пор, как мы уехали из Лондона. Мне тоже хочется пойти.

– И мне, – сказала Беатриче. – Мы с Жюстиной возьмем ее с собой. Если, конечно, она уже достаточно окрепла.

– Если ей станет нехорошо, я всегда могу отнести ее домой на руках, – сказала Жюстина.

– А вот англиканской церкви в Будапеште, наверное, нет, – с улыбкой сказала Мэри. – Я бы тоже хотела сходить в церковь, но едва ли власть епископа Кентерберийского простирается так далеко.

– Может быть, подойдет кальвинистская служба, если вас не беспокоит их раскольничество? – спросила Мина. – Есть церковь на Кальвин-тер, Лаура там иногда бывает. Мы могли бы сводить вас с Дианой на службу. Правда, она будет на венгерском…

Мэри не возражала. Вот Диана – та да, но она бы так же возмущалась, если бы ее попробовали затащить на любую дурацкую церковную службу, как она и заявила Мэри. Все же Мэри настояла, что это для ее же блага. Так как с ними была Мина, Диана вела себя довольно прилично – не корчила рожи и не колотила ногой по скамейке впереди. Лаура, как могла, переводила с венгерского. Она объяснила, что по-венгерски говорит не вполне свободно, так как выросла в австрийской части Австро-Венгерской империи.

– Французский и немецкий я знаю неплохо, – сказала она, – но когда доходит до венгерского, без Кармиллы не обойтись!

Когда они вернулись, Мэри еще на лестнице с удивлением услышала доносящуюся сверху музыку. Что это – клавесин в музыкальной комнате? Мина вдруг схватила ее за руку.

– Ох, слава богу. Это хороший знак. Идемте, я хочу это видеть…

Что видеть? Мина почти взбежала по лестнице. Мэри оглянулась на Лауру – та, кажется, была удивлена не меньше.

– Никогда не слышала, чтобы кто-то играл на этом инструменте, – сказала она. – Даже не знала, что он настроен.

Они и не был настроен как следует – и все же звуки, доносившиеся со второго этажа, были мелодичными, несмотря на проскальзывающие изредка фальшивые ноты. Мэри вошла следом за Миной в музыкальную комнату. Люсинда сидела на скамеечке перед клавесином и играла так, словно от этой игры зависела ее жизнь, – пальцы так и летали по клавишам, кудри растрепались. Беатриче с Жюстиной стояли у клавесина и слушали.

– Как только мы вернулись, она попросила нас зайти сюда, – сказала Беатриче. – Очевидно, она видела этот инструмент, когда проходила мимо по коридору.

– Люсинда, – сказала Мина, опускаясь на колени возле скамеечки, – дорогая моя, как вы себя чувствуете?

Руки Люсинды упали на клавиши. Она развернулась на скамеечке, и Мэри увидела, что по ее лицу текут слезы.

– Mijn Moeder! – сказала она. – Mijn Moeder is dood[125].

Мина села рядом и обняла Люсинду. Девушка разрыдалась у нее на плече – так, словно у нее сердце разрывалось, да так оно, наверное, и было. Но почему сейчас? Люсинда не плакала о смерти матери с того дня, как они вернулись в квартиру Ирен. Безумие тогда уже совершенно овладело ею…

Понемногу рыдания стали тише. Люсинда подняла голову.

– Где я, Вильгельмина? – спросила она. – Что это за дом? Я помню замок в лесу, где меня кололи шипами. Хотя нет, это из сказки. Я все еще в Вене?

– Вы в Будапеште, со мной, – сказала Мина, гладя ее по голове. – Что вы помните из того, что с вами было?

Люсинда покачала головой.

– Сны. Кошмары. За мной пришли призраки. Они утащили меня в подвал, где король держал в плену мою мать. Нет… это тоже сказка. Мама… – По ее лицу все еще текли слезы. – Но я помню… ее. Она дала мне кровь. – Люсинда показала на Мэри. – И ее тоже. – Теперь она показывала на дверь, а в дверях стояла Диана – по пути домой она отстала, как обычно. – Она сожгла замок дотла, чтобы меня освободить.

– Что-то вроде этого, – сказала Диана. – Она что… уже в своем уме?

– Тихо ты! – грозно нахмурилась Мэри.

– Как же это случилось? – спросила Мина, переводя взгляд с Жюстины на Беатриче. – Как же Люсинда снова… пришла в себя, если можно так выразиться?

– Орган заиграл, – сказала Жюстина. – И хор запел – мальчики с ангельскими голосами. И вдруг я почувствовала, как она схватила меня за руку. Она смотрела на меня, и в первый раз я поняла, что она видит меня по-настоящему. Я бы сказала, что это чудо, но, кажется, это музыка.

– Люсинда всегда была одарена музыкально, – сказала Мина. – Она училась у одного знаменитого композитора в Амстердаме, и ее мать думала, что когда-нибудь она станет пианисткой. Должно быть, музыка напомнила ей, кто она, и пробудила от сна. – Она вновь повернулась к Люсинде. – Дорогая, простите меня за такой вопрос, но вы помните что-нибудь о своем отце? О его экспериментах?

Люсинда закрыла глаза руками, и на миг Мэри показалось, что она не станет отвечать. Затем она сказала:

– Он брал у меня кровь. И еще… иголками… не знаю, как сказать по-английски… вводил в меня кровь. Говорил, что она меня изменит, сделает сильнее. Что я буду жить вечно. Но я чувствую, как призраки обступают меня, теснятся вокруг, у меня в голове… Я заблудилась в темном лесу…

Мина положила Люсинде руку на плечо.

– А вы могли бы рассказать об этом… другим людям? Множеству людей? На большом собрании.

Люсинда подняла на нее большие, испуганные глаза.

– Конечно, нет, мы не можем подвергнуть ее такому испытанию, – сказала Мэри. Люсинда казалась такой юной, такой хрупкой. – Она же только что… пришла в себя, как вы говорите. А вдруг, если мы приведем ее на собрание Общества алхимиков, это ей повредит? Вдруг она снова… ну, вы понимаете.

– Чокнется, – сказала Диана.

– Мэри права, – сказала Лаура. – Невозможно требовать, чтобы она выступала перед этими людьми, пока она в таком состоянии. Может быть, можно как-то иначе это сделать?

– Нельзя. – Голос Мины прозвучал неожиданно резко. – Вы для этого ее сюда и привезли. Именно для того, чтобы предъявить ее на общем собрании. Когда Ван Хельсинг убил Люси, он уничтожил все доказательства своего преступления. Он никогда не ответит за ее смерть. Но Люсинда – живое доказательство: следы от инъекций на руках, вампирическое безумие. Нужно, чтобы члены общества – и Айша тоже – не только услышали, но и увидели, что творит Ван Хельсинг. Теперь, когда Люсинда снова… пусть и не совсем в себе, но все-таки ей уже лучше, – она может сама рассказать свою историю. Это произведет более сильное впечатление, чем мой рассказ. Мистер Прендик сообщил нам о том, что он планирует. Если она заговорит сразу, как только Ван Хельсинг поставит свое предложение на голосование, это будет эффектнее всего. Люсинда, вы сможете это сделать? Вы спасете других девушек от такой же судьбы и не позволите своему отцу совершить жестокое злодеяние.